И почему он так бледен?
И… он — это вовсе не он. Василиса кивнула себе, разом успокоившись. Просто человек взял и примерил обличье. Может, анонимности желал или по какой иной причине. Не запрещено ведь. Василиса уже почти решила вернуться в магазин, когда мужчина, повернувшись, встретился с ней взглядом.
И она вдруг ясно поняла, кого перед собой видит.
— Это вы? — тихо спросила она и уже потом поняла, до чего глупо звучит этот вопрос.
А мужчина вдруг смутился, попятился и выкинул руки вперед. С трости его сорвался клубок огня, устремившись к Василисе. Она же совершенно растерялась.
И сразу забыла, что надобно делать.
Она…
Стояла и смотрела.
Завороженная.
Очарованная красотой огненного шара. Не способная отвести взгляд от раскаленных лент, которые медленно разворачивались, готовые выплеснуть всю силу, спрятанную в сердце заклятья. Кто-то закричал, пронзительно так… а человек в белом костюме бросился прочь.
Он бежал быстро, смешно подпрыгивая, и не видел, как огненный клубок достиг-таки цели. И Василиса зажмурилась. Пусть она проклята, но… это же не повод ее убивать.
Ее убивать вовсе причин нет.
В лицо пыхнуло жаром.
Задрожал щит, и тонкий браслет на руке раскалился, приводя в сознание. Господи… какая же она дура!
— Вася! — Марьин голос донесся будто издалека. — Вася…
Под ногами прошла волна силы, расцветая защитным куполом, в котором ныне нужды уже не было, но купол все одно поднялся, плотный, живой.
— Вася, ты…
— Все хорошо, — Василиса потерла запястье. — Только обожглась немного…
— Покажи, — Марья дернула руку. — Вот бестолочь…
— Бестолочь.
— Я не про тебя, я про Сашку. Кто ж так щиты ставит? Без изоляции? Вот вернусь, я покажу этому студиозусу, что такое настоящая артефакторика. Он же тебе руку едва не спалил.
Едва…
Не спалил.
И… и Василиса вдруг явственно осознала, что все еще жива. И, наверное, кому-то там, на небесах, о которых она думала редко и исключительно по большим праздникам, она нужна, если все вышло… как вышло.
— Госпожа? — стенка щита исказило лицо кучера, лишив его неприметности. — Вы целы?
— Не вашими заслугами, — зло отозвалась Марья и щит все-таки убрала. — Что здесь вообще произошло?
На светлых ее волосах держалась шляпка из тонкой сетки, украшенной круглыми жемчужинами и атласными лентами. Сооружение это, на ком другом показавшееся бы чересчур роскошным, на Марье гляделось вполне себе естественно и мило.
— Не знаю. Госпожа вышла. Я решил, что ей стало дурно в магазине.
Василиса фыркнула. Она, конечно, модные лавки не слишком жалует, но не настолько же. И Марья тоже фыркнула. Она вовсе не представляла, что кому-то могло стать дурно в столь чудесном месте, как шляпная мастерская.
— …и она просто посмотрела, а он вдруг заклятье кинул. Я слишком далеко стоял и…
— Вещерскому доложитесь, — бросила Марья.
И кучер посмурнел. Кажется, перспектива его не вдохновляла.
— А ты что скажешь?
Под строгим взглядом Василиса поежилась.
— Мне… не знаю, я просто… он был неправильным, тот человек. И я захотела посмотреть, что с ним не так, — прозвучало на редкость жалко. — Я вышла. И…
— Посмотрела?
— Да.
— И?
— Это был он.
— Кто?
— Ижгин, — сказала Василиса. — Василий Павлович. Он просто личину нацепил. Только что-то все равно не легло, если я заметила.
— Легло, — очень мрачно произнес кучер. — Хорошо легло. Я не заметил, а у меня…
Он поднял руку, демонстрируя широкий кожаный браслет, украшенный серебряным узором.
— Вот как, значит… — Марья посмотрела на след. Огонь, пролетев по улице, опалил пару деревьев, обратил в пепел петунии, не тронув каменную цветочницу, и исчез. — Что ж… ты найди Вещерского. Пусть разберется, почему всякие беглые приказчики огненными заклятьями первого уровня швыряются.
— А…
— А мы еще не все шляпки посмотрели, — Марья взяла Василису под руку. — Знаешь, мне нравится эта девочка. Как думаешь, она не согласится переехать? Конечно, Гезлёв город симпатичный, но народец здесь какой-то чересчур уж консервативный… и вот так везде! Если где и появится какая прелесть…
Колени дрожали.
И руки тоже дрожали. И, наверное, Василиса бы расплакалась самым позорным образом, если бы не спокойный голос Марьи…
Туман расползался.
И собирался.
Он словно чувствовал настроение Демьяна и его желание добраться до того подлеца, который едва не убил девушку. Василиса была бледна. И шляпка из темного шелка подчеркивала эту ее нехарактерную бледность.
Растерянный взгляд.
Пальцы, которые то касаются друг друга, то собираются в кулачки, и тогда узкий подбородок поднимается, будто она, Василиса, готовится дать отпор.
Вещерский мрачен.
Он дважды прошелся по улице, но след потерял, и это его злит. Его злость густая с богатым лиловым оттенком, один в один варенье, что матушка варила в августе-месяце из соседских слив. А вот некромант спокоен. И спокойствие это отнюдь не только внешнее.
Выходит, он, Демьян, привыкает?
К дару этому? Или правильнее было бы его проклятьем назвать?
— И это, прошу заметить, совершенно возмутительно, — над княжной Марьей туман клубился, и Демьян не мог отделаться от ощущения, что тот того и гляди полыхнет. — Средь бела дня в приличном месте…
— Извини, дорогая.
— А если бы не защита? Если бы… — бледные руки взметнулись, и воздух вокруг ощутимо нагрелся.
— Как вы себя чувствуете? — тихо спросил Демьян, пока Вещерский утешал супругу, а некромант разглядывал шляпку, представлявшую собою поле искусственных роз, среди которого потерялась мертвая белая птица.
— Хорошо, — солгала Василиса.
— Неправда, — зачем-то сказал Демьян, хотя вежливо было бы со словами согласиться.
— Неправда, — она вздохнула. — Странно. И… страшно. Меня еще никогда убить не пытались.
Она потерла запястье, на котором отпечатался алый след.
— И, наверное, убили бы, если бы не Сашка… у меня вообще-то есть родовая защита, только…
— Вы ее не носите.
— Не ношу. И Марья пока этого не поняла, — Василиса покосилась на сестру, что-то увлеченно выговаривавшую супругу. Выглядел Вещерский до крайности виноватым, но отчего-то Демьяну казалось, что и гнев княжны, и нынешняя виноватость княжича — часть чужой игры, свидетелем которой ему было позволено стать. — А как поймет…
