Что касается судьбы самого Кейто Гренвилла, то если с ним не расправится война и король Карл пожалеет его после победы, значит, придется Брайану позаботиться и о нем. Быть может, и опередить короля. Словом, все надо как следует обдумать, а осуществить — для такого изобретательного, гораздого на выдумки человека, как Брайан, не составит большого труда.
Он кивнул, как бы в подтверждение собственных выводов, в то время как вдали таяли последние звоны с Башни Тома.
В полдень Кейто со своим помощником Джайлсом въехали во двор конюшни. Яркое мартовское солнце навевало мысли о том, что лето уже не за горами.
— Сколько пробудем дома в этот раз, милорд? — спросил Джайлс, бросая поводья и соскакивая с коня.
По интонации Джайлса Кейто понял, что помощнику вовсе не хочется привыкать к мирной жизни, он рвется обратно, туда, где уже длительное время они, пока без результата, пытаются со своим отрядом ополченцев овладеть одним из опорных пунктов — очередным замком противника. Кейто совсем недавно получил приказ Кромвеля посетить его военный лагерь под Оксфордом, где генерал проводит важное совещание, и верный Джайлс посчитал своим долгом сопровождать маркиза, оставив отряд в надежных руках других командиров.
А на пути в штаб Кромвеля они завернули сюда, в поместье Вудсток, чтобы узнать, как поживают дочери Кейто и его молодая жена.
— Мы всего на пару часов, — утешил маркиз своего помощника. — К вечеру двинемся в штаб Кромвеля. А на обратном пути я, возможно, задержусь тут на два-три дня, вы же вернетесь в войска.
С этими словами он тоже спешился и передал поводья подбежавшему конюху. В это время во двор въехали верхом на своих маленьких шотландских пони две его младшие дочери. С ними был солидный пожилой конюх. Девочки застенчиво сообщили отцу, что учатся ездить верхом и у них вроде бы неплохо получается. Во всяком случае, для всадниц четырех и пяти лет явно неплохо, с улыбкой добавил их учитель. А Кейто не мог не вспомнить, что их несчастная мать, так рано умершая от не понятной никому болезни, и сама была большой любительницей верховой езды. В отличие от ее младшей сестры.
По дороге к дому он подумал о том, что нужно обязательно научить Фиби ездить верхом и заставить ее побороть свой страх лошадей. Это же стыд и срам, если она будет на коне только позади конюха!
На обратном пути, если останется время, он и займется этим.
Кирпичные стены дома отражали солнечный свет, оконные стекла весело сверкали. Он поймал себя на мысли о том, что любит свой дом, не устает восхищаться его видом. Вспомнил, с какой радостью возвращался сюда, когда за этими стенами его ждала Нэн, мать Оливии, столь близкая ему душевно, что он почти прощал ей нелюбовь к спальне, равнодушие к исполнению супружеских обязанностей, вернее, непроходящий страх перед необходимостью. Смерть Нэн надолго выбила его из седла, он еле-еле оправился от потрясения. Оно было куда сильнее и глубже, чем после смерти матери Брайана. Когда же он взял в жены Диану, то еще больше оценил душевную близость с Нэн. Чем яснее он видел, что представляет собой Диана, тем больше разочаровывался в ней. Неужели такое произойдет и в отношении ее младшей сестры?
В холле, сумрачный свет в котором после дневного солнца заставлял шире раскрывать глаза, его встретила экономка. — Добрый день, милорд. Мы не ждали вас на этой неделе.
— У меня дела в Оксфорде, — коротко объяснил он, бросая хлыст на скамью возле двери и снимая перчатки. — Леди Гренвилл дома?
— Я думаю, она наверху, милорд. Миледи еще не выходила сегодня.
Он нахмурился. Фиби не была лежебокой, а сейчас уже полдень. Что с ней? Уж не заболела ли?
По лестнице к нему спускалась Оливия с неизменной книжкой в руках.
— Здравствуйте, отец. М-мы не ждали вас с-сегодня.
Кейто улыбнулся. Как же она походила на мать, о которой он только что вспоминал по дороге сюда! Впрочем, нос у дочери был его — длинноватый, присущий роду Гренвиллов. И так же, как он сам, она морщит его и собирает брови к переносице, когда о чем-то размышляет.
— Я спустилась за свечами, — сказала дочь. — В гостиной не хватает света, даже когда яркое солнце. Трудно читать.
— Что ты читаешь?
Он редко интересовался этим, и Оливия не скрыла удивления:
— «К-комментарии» Юлия Цезаря. — Она показала корешок книги. — Оч-чень интересно. Это о Галльской войне.
— О, я когда-то тоже прочитал.
— Понравилось?
— Не слишком. Очень уж он восхищается войной.
Оливия внимательно посмотрела на отца:
— Вас что-то огорчает?
Он протянул руку, слегка потрепал дочь по щеке.
— Ничего особенного, просто осада весьма нудная штука. И жестокая.
Оливия коснулась его руки. Они мало говорили по душам, но оба чувствовали внутреннее родство душ, которое во многом заменяло им слова.
— А где Фиби? — спросил он.
Оливия слегка нахмурилась:
— Ой, мы не виделись сегодня. Наверно, занята своей пьесой.
— Пьесой?
— Да, вы разве не знаете? Пьесой в стихах. Фиби — очень хороший поэт.
Кейто был весьма удивлен: он и не подозревал о литературных наклонностях своей юной супруги и уж тем более об ее успехах на этом поприще.
Он тряхнул головой, как бы отметая подобное, даже сами мысли об этом, и поспешил вверх по лестнице к себе в спальню, перешагивая через две ступеньки.
Когда он открыл дверь, в комнате было полутемно; шторы на окнах и полог вокруг постели не отодвинуты. Пламя в камине еле теплится.
Кейто стремительно подошел к кровати.
— Фиби, ты заболела?
Она лежала, свернувшись калачиком и забившись в угол. Когда же он окликнул ее, со стоном повернулась на спину. Насколько он мог разглядеть, лицо у нее было бледным, глаза заплыли.
Больна… Может быть, беременность?
— Что с тобой? — повторил он, раздвигая шторы на окнах и пытаясь говорить спокойно, чтобы ничем не выдать своего волнения.
Фиби снова пошевелилась на кровати, на сей раз приподнялась и со стоном согнула ноги в коленях.
— Это все месячные, — пробормотала она, не подозревая, что разрушает его надежды. — Первый день у меня всегда самый тяжелый, но на сей раз хуже, чем всегда.
Итак, целый месяц прошел впустую, не принес ожидаемого результата. Он заметно нахмурился, и Фиби по-своему поняла его взгляд.
— О, я так прямо говорю об этом… Извините.
Кейто не знал, что и ответить. Его прежние жены действительно не сообщали ему о своих временных женских недугах, а просто переходили спать на кровать в гардеробной и так же молча возвращались по прошествии нескольких дней на супружескую постель.
Не слыша больше его голоса, Фиби вновь открыла глаза.
