Я вдруг понимаю, что не знаю, сколько отцу было лет. Вообще ничего не знаю. А ведь Самохин хотел рассказать. Но я ничего не желала слышать. И Самохину не нравился Никита — я это тоже помню.
А ещё я не хочу говорить о себе. Раскрываться перед незнакомым человеком — всё равно что раздеться догола. Тот барьер, через который не перешагнуть. По крайней мере, сейчас точно.
— Что связывало тебя с моим отцом? — резко меняю тему.
Никита встаёт и собирает грязную посуду. Снова повязывает полотенце вокруг талии. Слишком хорош. Мускулы на руках видны отчётливо. Красивые, очень красивые руки. С выпуклыми венами, где нужно. Это… будоражит немного.
Я не видела ничего более красивого, чем мужчина, что моет посуду. У нас, в коммуналке, посуду мыли женщины. Ни Пончик, ни Петухов не занимались подобной «женской» ерундой. А Идол делал это вынужденно, с мученическим выражением на лице. Бесился и ругался сквозь зубы, если приходилось мыть гору посуды. Такое случалось нечасто: обычно он старался сразу же, вот как Никита, но делал это быстро, как тяжёлую, но необходимую повинность.
А этот моет красиво. Выдавливает моющее на губку, любовно кружит по тарелкам. И, наверное, я слежу за его действиями, потеряв челюсть. Это… завораживает.
— У людей бизнеса всегда не очень широкий круг общения. Я имею в виду, личный круг. Партнёров, знакомых, работников может быть много. Настоящих друзей — по пальцам. Кудрявцев дружил с моим отцом. Старая дружба из прошлого, когда ни тот, ни другой ещё копейки за душой не имели. Мой отец ушёл из жизни на три года раньше дяди Серёжи. А нас с твоим отцом связывала страсть.
Он не смотрит на меня. И этот рассказ кажется мне неискренним, что ли. Я не могу видеть глаза собеседника. Он словно спрятался за мытьём посуды. Или ему так легче говорить о тяжёлых вещах? Не понять. Двойственное чувство.
На слове «страсть» я зависла. Никита вытирает тарелки насухо и, поворачиваясь, смотрит на меня. Он сделал это специально. Чтобы посмотреть на мою реакцию. В глазах у него смешинки. И лучики тонких морщин возле век, говорят о том, что он пытается сдержать смех.
— Страсть к рыбалке, — договаривает он и улыбается. Широкая, располагающая к себе улыбка. Очаровательная. Под её магнетизм подпадаешь. — Здесь неподалёку река протекает. И озеро имеется, но подальше. Есть где развернуться тем, что любит это дело.
— Ива, ты прости меня. За невольное вторжение. За некоторую навязчивость. Мне бы не хотелось, чтобы ты думала обо мне плохо или предвзято. Наверное, мой интерес к тебе выглядит несколько… странно? Но, поверь, меньше всего я хотел бы, чтобы ты искала какой-то подтекст или нелицеприятный смысл в моих действиях и словах. Я пойду. Хорошего тебе вечера, спокойной ночи. И буду рад, если мы продолжим наше знакомство.
Он снимает полотенце и хлопает себя по карманам шортов. Достаёт оттуда картонный прямоугольник, кладёт его на стол.
— Моя визитка. Там есть номер моего телефона. Буду рад составить тебе компанию, если надумаешь прогуляться по окрестностям. На правах местного старожила, с удовольствием проведу экскурсию, расскажу о достопримечательностях этого места, познакомлю с другими соседями. Если захочешь, конечно. До встречи?
Он выжидает, смотрит на меня пристально. Улыбка прячется, но остаётся в изгибе его губ.
— До встречи, — выдыхаю и иду его провожать. И уже после того, как закрываю и калитку, и дверь, снова думаю, что так и не обулась. Ходила босая. А ещё понимаю: он называл меня Ива, хотя никто не сообщал ему моё сокращённое имя. Догадался? Или знал?.. Слишком много вопросов.
13. Ива и Андрей
Ива
Я не могла уснуть — выспалась на ночь глядя. Впервые в жизни меня не успокоило привычное занятие. Я попробовала вязать и поняла: мысли заняты не тем, а поэтому давно испробованное «лекарство» не действовало. Я выпадала из пространства, думала не о том, вязала не то.
Слишком много впечатлений и событий. Вроде бы ничего особенного, если задуматься. Для обычного человека. Для такой как я — целый мир: непонятный, сложный, многогранный и… опасный.
Я решила исследовать дом. Обойти его и рассмотреть поподробнее.
Первый этаж будто перестроен заново. Здесь не чувствовалось жизни и тепла. Разве что на кухне и в моей комнате. А так — пустые помещения, очень стильные, но не жилые. Идеально, чисто, стерильно.
Зато второй этаж носил незримое присутствие хозяина: большая библиотека, где книгами пользовались. Кресла, пепельница, плед на стуле возле стола. Словно кто-то вышел и скоро вернётся снова. Здесь убиралось явно — никаких следов пыли, а вещи никто не трогал. Взять хотя бы тот же плед.
Бильярдная, большая спальня — явно мужская. Кабинет. Всё открыто, хотя кое-где имелись замки. Всё на показ, хотя, наверное, можно было что-то спрятать или скрыть от лишних глаз.
Очень тихо, но где-то цокали часы. Большие, наверное. Подумалось: человека нет, а часы идут. Чья-то заботливая рука заводит их, поддерживает порядок в опустевших комнатах.
Меня насторожил шорох. В тишине, где слышно лишь моё дыхание да тиканье часов, шорох кажется подозрительным. Я вспомнила, что в доме кот — он наелся и спрятался где-то. Может, именно он шастает пустыми коридорами. Но мне стало страшно. Захотелось спрятаться куда-нибудь подальше, а вместо этого я нелогично прижалась к стене, чутко вслушиваясь в тишину. Нет. Всё тихо. Показалось, наверное.
На сегодня экстрима хватило выше крыши, и по ощущениям — новые какие-то откровения или потрясения я не была готова вынести. Шла, выключая везде свет. Спустилась вниз и закрылась в своей комнате. Не хочу ничего знать. Кот там или мышь, а может, привидение покойного хозяина бродит по дому.
В последнее я не верила. Но всякая чертовщина всё равно лезла в голову. Правда, уснула я быстро. Но до утра на прикроватной тумбочке горел ночной светильник. Маленькая слабость, которую я позволяла себе и в прошлой жизни. Иногда страшилась засыпать в темноте. И тогда на помощь приходил старый друг — напольный торшер под абажуром. Сегодня его заменила ночная лампа — тусклая, спокойная и, на мой взгляд, очень надёжная.
Андрей Любимов
Катя стояла передо мной несчастная и немного смешная: Ива не поскупилась на зелёнку, А Катька пыталась выдавить слёзы — у неё неплохо получалось. Правда, она тёрла ручонками лицо. Не только ладонями, но и кистями, пытаясь разжалобить, отчего по морадашке у неё расползлись зелёные полосы. Получился какой-то кислотно-мутантовый енот.
Я ещё не успел и слова сказать, а она подготовилась. Психическая атака по родителю. От ворот удирала вполне себе весёлая девочка, которая, пока я прощался с соседкой, придумала неплохой план, как развести папу на эмоции. Моя дорогая артистка.
— Екатерина, — голос построже, потому что на самом деле мне хочется смеяться, но пережитый страх этим не перечеркнуть. К тому же во мне ещё плещется раздражение на белокурую деву.
