Слушая эту восторженную сказку, Русинов пытался разделить всё на «шестнадцать», чтобы отсортировать рациональное зерно и понять, какой же романтический турист-бродяга выносил Ингу из лесу? И потому, подыгрывая, машинально спросил:
— А ты хорошо запомнила этот камень? А то забудешь, придёшь в горы и не найдёшь. И твой Данила-мастер умрёт от тоски.
— Конечно, запомнила! — воскликнула Инга. — Только маме с папой не говорите. А то она пойдёт и сотрёт заметку.
— Какую заметку? — слегка шалея от предчувствия, спросил Русинов.
— Не скажу! — засмеялась она. — Никому не скажу!
— Мне можно, — доверительно сообщил Русинов. — Мне все тайны можно доверять.
— А вы не сотрёте?
— Никогда! И никому не позволю стереть.
Инга взяла палочку и начертила тот неразгаданный знак: вертикальная линия и четыре точки с правой стороны. Русинова пробрал озноб.
— Когда мы полетим на вертолёте, ты сможешь показать мне этот камень?
— Смогу! — легкомысленно заявила она.
— Но ведь в горах все камни одинаковые, а с высоты заметки не увидишь.
— Это особенный камень! — таинственным шёпотом сообщила Инга. — Он стоит на таком обрыве, и оттуда далеко-о видно… А когда он принёс меня к деревне и спустил на землю, вот что подарил!
И она достала из кармана куртки кусок малахита величиной со средний кусок мыла с красивым сферическим рисунком на одной стороне и полосатым на другой. Камень был дикий, необработанный и, видно, от долгого пребывания в брезентовом кармане слегка отшлифовался по углам. Эх, поглядеть бы на него получше! Понюхать, покушать, Авеге подсунуть… Да ведь как отнять такой подарок у счастливого ребёнка?
— И ты простилась с Данилой?
— И я простилась, — со взрослой печалью сказала Инга. — Но скоро же встретимся! Через одиннадцать лет…
— А как вы простились, расскажи.
— Как?.. — Она задумалась. — Он мне поклонился… И я ему поклонилась…
Люди, что приютили Ингу у себя, рассказывали, что девочка пришла от опушки леса одна. Разве что всё время оборачивалась назад и кому-то махала рукой. И потом сообщила, что её нашёл и принёс Данила-мастер, но ничего подобного им не рассказывала.
Когда они полетели на вертолёте к стану, Инга сразу же прилипла к иллюминатору и с какой-то тоской смотрела на землю. Минут через двадцать она закричала в ухо Русинову, показывая на гору:
— Вон! Вон мой камень! Вижу! Это он!
На краю каменистой осыпи был высокий, заметный останец, чем-то напоминающий памятник Островскому возле Малого театра: будто на краю обрыва в глубокой задумчивости сидел человек и смотрел в землю. Русинов незаметно поставил точку на своём планшете, а Инга всю дорогу потом смотрела назад…
Вертолёт поджидали, на площадке прыгали люди. Русинов предупредил пилотов, чтобы не выключали двигатель, так как сейчас же полетят назад. Родители Инги кинулись под винты, схватили дочь, а Русинов, стоя в проёме распахнутой двери, знаком подозвал к себе Ивана Сергеевича. Не хотелось брать с собой к камню «егеря», который был тут же на площадке: он бы немедленно отправил по своим каналам информацию и задолбал бы вопросами. А если откровенно, то Русинову просто не хотелось делиться секретом Инги со Службой, которая немедленно начнёт розыск спасителя девочки, заморочит ей голову допросами и разрушит прекрасную сказку про алые паруса.
Иван Сергеевич заскочил в кабину, и Русинов, захлопнув дверь, показал пилотам большой палец вверх. Вертолёт взмыл в небо, и было видно, как замахал руками и заметался «егерь». Конечно, он обязательно доложит своим, что Русинов с Афанасьевым вылетели куда-то без охраны, но от Службы можно было всегда отбрехаться…
По пути Русинов практически ничего не рассказывал Ивану Сергеевичу, желая поставить его перед фактом. Когда же приземлились неподалёку от «Островского» и пешком подошли к осыпи, спину Русинова вновь ознобило: на камне был знак! Причём намалёванный совсем недавно. Белая краска — автомобильная эмаль — ещё свежо и ярко блестела, не побывав ни разу ни под дождём, ни под жарким солнцем.
Они на четвереньках оползали подножие останца, но камень не оставлял и не хранил следы. Русинов наковырял со щебёнки под знаком капли пролитой краски для анализа и молча побрёл к вертолёту.
Неизвестно, кто спасал Ингу, но то, что именно этот человек оставлял таинственные знаки в горах, было несомненно.
А если так, то приходилось верить в сказки…
5
В этом году Инге Чурбановой исполнилось восемнадцать лет.
Время до августа позволяло поработать в Ныробе и забраться в долину, лежащую между реками Вишерой и Колой, где была одна из огромных «площадей» на «перекрёстке Путей», чтобы затем оттуда пройти в верховья Вишеры, перевалить Уральский хребет и спуститься к заповедному камню. Залечь там, зарыться, затаиться и ждать двадцать девятое августа — день, когда должны встретиться Данила-мастер и Инга. Подглядывать за чужим свиданием было нехорошо, но если верить сказкам, то грядущая встреча сулила сенсацию космического порядка. Возле останца, меченного знаком, должны сойтись Правь и Явь, вода и пламень, бытие и небытие, правда и вымысел. Одним словом, должна была свершиться мечта.
Между тем совсем стемнело, и все машины, идущие от Соликамска, светили лишь фарами в лицо, и, как кошки ночью, все были серы. Возле поста они уважительно сбрасывали скорость, и Русинов оживлялся — не инспектор ли? Тот же подрулил лихо, по-хозяйски. Вылез из кабины, потянулся, размялся — подзасиделся за рулём, далеко ездил…
Он был один, и Русинов с облегчением спрятал листок с координатами. Сейчас подойдёт и извинительно скажет — ошибочка вышла, гражданин, прошу извинения… Но инспектор неторопливой походкой прибрел к отстойнику, постучал жезлом по дверце:
— Ну что, загораешь?
Русинов успел набрать в рот пищи, сказал сдавленно:
— Ужинаю…
— Это хорошо, — одобрил тот. — А что без света?
— Аккумулятор берегу, — пробурчал Русинов, однако же включил лампочку в кабине.
— Да, аккумуляторы сейчас дорогие… Заметно было, что настроение у него изменилось — инструкции получил! — но извиняться при этом не спешил.
— Так куда же ты направляешься? — спросил он, стабильно перейдя на «ты».
— На речку раков ловить! — прожевав, засмеялся Русинов.
— Ну, раков у нас не водится, — серьёзно заметил гаишник. — А вот люди в наших краях теряются.
— Какие люди?
— А вот такие, наподобие тебя, — он открыл дверцу. Русинов сидел босой.
— И много потерялось?
