— Это не то, — говорит сердито. — Ты не понимаешь.
Ну вот. Обиделась. Ислам обругал себя последними словами. Сколько раз зарекался спорить с девушкой — всё равно что-нибудь, да проскочит. Да и прозвучало это, скорее всего, довольно глупо.
— Извини.
Разглядывает вялые листья на ветке тополя. Заключает один между пальцами, он хрустит и ломается, словно песочное печенье.
— Просто ты не понимаешь очевидные вещи.
— Да, — покорно соглашается Ислам, — пожалуй, не понимаю.
— У тебя есть что-нибудь, чего ты бы хотел в жизни добиться? — спрашивает она после долгого молчания.
Ислам дёргает плечами. Есть что-то, ещё не сформировавшееся до конца в голове, но что это и как облечь это в слова?..
А Катя уже что-то говорит. У неё на всё есть своё мнение, и спрашивает тебя о чём-то она только для того, чтобы рассказать, что об этом думает она.
— Я не люблю людей, смыслом жизни которых является сиюминутное существование. Таких спросишь, а они говорят: хотим квартиру собственную. Или машину. Или открыть фирму.
— Кто же их любит.
— Тем не менее их вокруг полно. Это мужики. И ещё, представляешь, предъявляют: ты, мол, баба, красивая притом, тебе замуж выскочить раз плюнуть.
— А ты их, конечно, разоблачала, — с сомнением говорит Ислам.
— Конечно! Ну, в принципе, они не совсем виноваты. Девушкам вообще лишь бы замуж за кого побогаче выскочить. Какие-то они недальновидные все. Глупышки. Ну представь, выскочит она замуж, и что дальше? Допустим, повезёт, и будет жить на всём готовом. Ездить на жёлтеньком матизе. А тут долбанёт две тысячи двенадцать, и останемся мы все без света. Машины никому на фиг не будут нужны, стоят без горючего на дорогах, глупые жестянки. Роскошная квартира на двенадцатом этаже окажется тюрьмой. Вокруг все склеивают ласты. И все, побросав своё барахло, бегут из города прочь по деревням. И там придётся доить коров и отбиваться от мародёров. Я им всё это объясняю, а они не поймут.
— А у тебя есть цель? — спрашивает он.
— Моя цель — это поиски цели в жизни, — отвечает с готовностью. — Мне кажется, осознать, что вся эта материальная чушь — лишь ступеньки к чему-то большему, — это уже огромный шаг. И другой шаг — то, что эти ступеньки и не нужны вовсе, если у тебя за плечами есть крылья.
— Не подумай, что я тупой. Но я не очень понимаю.
— Откровенно говоря, я и сама не больно-то понимаю. Поэтому и ковыряюсь во всей этой психологии и философии. Иногда в религию заносит. Иногда сама себе напоминаю червя в земле, — она грустно улыбается. — Ты молодец. Хотя бы выслушал и сразу не бросаешься с кулаками — защищать барахло у себя в голове. Мне кажется, чем больше людей к этому придут, тем легче будет жить на свете. Если хотя бы часть людей поднимется в воздух, на земле будет легче дышать. А за первыми потянутся и остальные. Кроме того, одной там, в небесах, очень скучно. Ты не представляешь, какие они большие и пустые.
«Представляю», — думает Ислам, вдруг содрогаясь от нежности и от одиночества.
— Ты ведь был у неё дома? — спрашивает как-то Паша, и Ислам кивает. Был и не раз. В последний, например, они сидели за чашкой лимонного чая и обсуждали прочитанные книги.
Её комната — это нечто особенное. Количеством вещей напоминает комнату Яно. Может быть, количеством, но конечно же не идеальным порядком. Всё, что у первого валяется на полу и колышется под ногами многомесячным культурным слоем, здесь знает своё место. А между тем вещей много, очень много, и диву даёшься, как они все могли здесь поместиться, не нарушив кристального порядка. Словно кусочки паззла складываются в единую картинку. Пахнет апельсиновой цедрой, в солнечные дни из окон извергается водопад света. Шторы всегда отдёрнуты, по столу гуляет декоративная китайская чашка из тонкого стекла и разноцветные фломастеры. Больше там ничего нет, кроме карандашницы и аккуратной стопки тетрадок. А ещё пузатый и серый, как большой тюлень, дремлет в его углу старинный ноутбук. Зато на полках множество самых разных мелочей, выстроенных в строгом порядке. Книги корешок к корешку, диски ровными рядами. Картины и пачка открыток. Чёрные колонки, как два больших камня, хранят значительное молчание, и тихо сопит их брат чайник, похожий на чёрного пингвина.
Здесь есть место несовершенству, и это цепляет. По полу нет-нет, да и прокатится, как перекати-поле, пылинка, на подоконнике забытая с утра чашка с остатками кофе.
— Я не очень люблю готовить, — говорит Катя, — поэтому придётся перебиваться чаем.
— Чем же ты питаешься? Надеюсь, не «дошираками»?
Ислам косится в мусорную корзину у двери, боясь разглядеть там ненавистные жёлтые пачки. Какая бы еда не была у него дома, какой бы восхитительный запах не томился над кастрюлей на плите, обязательно придёт Мишаня и заварит доширак. Всё испортит этим противным химическим запахом. Будет есть, чавкая и горящими глазами зыркая по сторонам.
— А есть майонез? — обязательно спросит он с набитым ртом.
— А есть мозги? — непременно ядовитым голосом парирует Ислам.
Некоторые вещи не меняются. Кажется, будет Миша постарше, станет сотрудником какой-нибудь солидной фирмы, он и в ресторанах будет пытаться заказать китайскую лапшу.
Катя рассеяно переставляет маркеры на столе.
— Йогуртами. И покупаю различные булочки в супермаркете напротив. С черникой — просто прелесть! Откровенно говоря, у меня получаются только пирожки. Но самой для себя их готовить… знаешь, как-то странно. Как будто ты единственная осталась на планете и тебе некого позвать в гости. А если есть кого, то выходит, будто я заманиваю их пирожками. И так плохо, и так. Поэтому они у меня только по большим дням, когда собирается компания или когда сама хожу в гости.
Живёт она одна. Так уж получилось, что при равнозначных размерах общаг в женской проживает куда меньше народу, поэтому во многих комнатах по одному постояльцу.
— Если девушка приглашает тебя к себе, значит, она уже готова, — говорит Паша. — Она полностью тебе доверяет. Знаешь, что это значит? Что ты должен включить мужика. Не упусти свой шанс, приятель.
Но Ислам ничего подобного не чувствовал. Смотрел, как кружится долька лимона в кружке, да слушал запах апельсинов.
Почему-то здесь молчать было куда легче. Когда темы для разговора исчерпывались и оставался только чай, молчание как-то само собой нисходило на них. Оно было очень естественным, как пейзаж за окном, как звук радио из соседней комнаты. Здесь никогда не играла музыка, но, откровенно говоря, она была не нужна. Музыка формировалась из окружающих звуков, из волн света через незадёрнутые шторы, своеобразным эмбиентом, музыкой окружения, радиостанцией помех. Не было ритма — всё вокруг просто происходило. Ничего подобного Ислам не чувствовал больше нигде.
Катя молчала с удовольствием. Пила свой чай, тихо звякая ложечкой, и улыбалась глазами.
