Честно сказать, я вышел из себя. Идиот, орал я. Как вы посмели! А если бы вы промахнулись на полметра и оказались в том же месте, где сейчас нахожусь я, и нас перемешало бы в собственных телах, вы же мне сами говорили об этом! Что за девчоночьи мальчишеские выходки, ругался я. И кто вообще вам разрешил врываться в каюту адмирала, когда я тут сижу наедине с Колумбом?! Советник все это слушал, стоя по стойке смирно (хотя казалось, что он одновременно возводит очи горе и ковыряет носком пол), а потом сказал:
– Прощу прощения, командор, в будущем обещаю быть еще более точен в расчетах. А теперь можете поздравить меня с очередным успешным шагом эксперимента.
Как в душу плюнул, право.
Очень доволен тем, как продвигается работа Нансена, но на душе странный раздрай. С одной стороны, мы уже как-то привыкли к отсутствию старого адмирала, оплакали его, что ли. С другой, надежда настолько мучительно прекрасна, что невозможно не держаться за нее. А еще с того момента, как мы начали прицельные эксперименты по возвращению советника в место-время испытания сэра Росса (я специально не говорю «по спасению»), мне снятся странные сны. В них нет самоцветных пиков Верхнего Мира, нет обледеневшего лица моего командира, даже Звездной Матери в них нет. В них я то ли плыву, то ли шагаю, то ли вообще двигаюсь на манер боевого танца в густой теплой тьме, за которой на грани восприятия чувствуется низкий, очень низкий барабанный бой и какие-то едва заметные переливы. Из тьмы проступает КТО-ТО. У этого КОГО-ТО круглые, как у совы, ярко-золотые глаза, которые смотрят отчаянно, как будто этому существу одновременно нестерпимо больно и невероятно хорошо. Иногда я замечаю вокруг глаз и невидного во тьме лица что-то наподобие широкого гребня или гривы – всполохи пурпурных, карминных, кровавых, гранатовых, виноградных чешуек колышутся во тьме, будто невесомые. Моя левая тень, мой лоа дергается вперед, к глазам и гриве, и тут я каждый раз просыпаюсь. Эти предрассветные сны меня сильно изматывают, и я все хочу поговорить о них с Мастером.
Поговорил. Без особого успеха. Мастер попросил детально описать существо, особенно его заинтересовала форма гривы. Меланхолично хмыкал и косился в сторону моего лоа, который сильно беспокоился, блестел хрустальными глазами и переминался с ноги на ногу.
– Так все же, кто это или что это, Мастер? – приставал я к нему.
Мастер еще немного картинно помялся, а потом перегнулся через плечо, аккуратно подхватил клювом свой длинный узкий плащ и встряхнул им так, что тот вывернулся наизнанку. Если на лицевой стороне мигали уже слишком хорошо знакомые мне кошкозвезды, то на изнанке обнаружились декоративные серебряные драконы, будто бы проходящие сквозь изменчивые гривистые карминные формы. Я несколько остолбенел от узнавания, а потом высказал Мастеру все свои впечатления. Он долго молчал, долго, и наконец вымолвил:
– Лоа он-нам-ворона очень силен и быстро учится. Слишком быстро. Братьям нужно смотреть далеко-близко. Но кто научил он-нам-ворона смотреть вглубь работы иглопера? Кто не-нам-она была?
– Она давно умерла. Так что это или кто, Мастер, к кому мой лоа пытается ходить во сне?
– Она зовет в пламя, а ты, наш живой брат, не ходи, – буркнул вороний Мастер, и больше я ничего от него не сумел добиться.
При расшифровке данного эпизода мы столкнулись с определенной трудностью этического плана. С одной стороны, командор Шеклтон практически никогда не обращается к истории своей семьи или личной истории. С другой же, уже второе упоминание в этом бэклоге Джессамин, которой он, видимо, обязан своими необычными познаниями в вышивке, заставило нас пристальнее всмотреться в это имя.
Удалось установить, что на Новой Земле, в родном городе Азриэля Шеклтона ЛисНаБла (Lios na Bláth, Цветочный Камень) на кладбище до сих пор существует традиционный базальтовый маленький могильный камень со следующей надписью: «Джессамин «Джесси» Фитцреймонд, 3076–3094, храни тебя, Звезда морей и прочие звезды». Дальнейшие изыскания показали, что девушка с таким именем действительно жила в это время в ЛисНаБла и умерла от скоротечного рака поджелудочной железы, на тот момент все еще неизлечимого и губительного. Конкретную связь с ее земляком Шеклтоном установить не удалось.
Итак, кажется, мы готовы. По указаниям драконов, как их передает нам Нансен, ключевая свертка должна произойти на обрыве по-над огненным разломом. Мы уже неоднократно видели, как советник в своем плаще уверенно делает шаг с обрыва и исчезает в воронке, даже уже перестали опасаться, что он, не дай бог, улетит вниз, в пламя, и стали неофициально для себя называть разлом Дорогой в Огонь.
Мы – это Нансен, я, Тедди, который почему-то упорно предпочитает карандашные зарисовки гелиосъемкам, Инари Мустамяки и вороний Мастер. Готье и Лонгфелло мы коллегиальным решением посвящать в подробности предприятия не стали, даже несмотря на то, что Лонгфелло явно очень тоскует по своему командиру. Не такая вещь надежда, чтобы ей разбрасываться, а наша надежда тем более висит на самоубийственно тонком крючке. В отношении Мустамяки, однако, Нансен подал мне особое прошение, в котором объяснял, что именно ему намерен оставить зашифрованные записи о ходе эксперимента, чтобы, если что-то с ним, Нансеном, пойдет не так, его офицер мог передать их в Особый Отдел. Что ж, логично, подумал я, у меня-то официальной возможности лезть в дела особистов нет, и дал ему доступ. Мустамяки сидит теперь на всех совещаниях в теневых углах, не спуская глаз со своего советника и не говоря ни слова.
К Мастеру с нашими новостями сходил уже я. Получается, мы подвергаем изменению результаты их испытания Первого Высокого, то есть решение Звездной Матери, но используем для этого добрую волю ее же… слуг? Используем навыки и помощь люциксений-драконов, и как отнесутся к этому жрецы воронов, спросил я? Не хотелось бы снова оказаться в осадном положении, подумал я, но не сказал. Мастер долго вертел в перьях свой замечательный плащ, не глядя на меня. Потом весь как-то сгорбился и стал больше похож на земных воронов-птиц. Сказал так:
– Мы-нам-вороны хотели время. Мы хотели время больше воздуха и больше тьмы, но Звездная Мать отдала время братьям-их-сестрам. Кто мы-нам-вороны, чтобы спрашивать Звездную Мать, зачем так? У нас есть воздух и тьма, но вы, наш живой брат он-нам-ворон и немертвая она-нам-не-ворон, попробуйте забрать у братьев-их-сестер хоть немного времени для вашего Первого Высокого. Мы не будем против. Может быть, вы поделитесь этим временем и с нами, если пройдете огонь. Но ты, наш живой брат, слушай, слушай своего лоа.
Я встал и отвесил Мастеру церемониальный поклон в лучших вороньих традициях. Этот ответ был даже лучше, чем мы могли рассчитывать.
Но как странно он отозвался о Гисли! А ведь и правда, с тех пор, как тот вернулся во чреве дракона, вороны обходили его стороной, будто его не существует вовсе, и уж тем более не подносили церемониальное вино с рушниками. Я так увлечен своей сумасшедшей идеей вернуть адмирала, что позорно пропустил этот факт. Надо будет непременно вернуться к теме после завтрашнего… эксперимента, называем это так. Сейчас у меня голова идет кругом от напряжения, и я не в силах разбираться в тонкостях вороньих местоимений и тем более в их понимании времени, которым можно или нельзя поделиться.
