Сэмюел вспомнил, как позировала перед холстом Изер, далекая бабушка Алисии Тоддс, среди запахов масляной краски и камфары, наполнявших мастерскую Балтуса. Сэму посчастливилось лишь завершить портрет (он дорисовывал руки), но результатом он ужасно гордился.
— Очень… очень неплохо. На девушке платье из черного бархата и шляпка, а еще…
Он не договорил, потому что в этот момент затрезвонил дверной звонок.
— Это, наверное, Алисия, она всегда звонит. Вот ей будет сюрприз!
Они поспешили к двери и, открыв ее, увидели на пороге Алисию — но не одну. Рядом стоял, приобняв ее за плечи, Джерри Пэкстон. Сердце у Сэмюела успело за сотую долю секунды расплавиться и тут же застыть неподвижным камнем. Алисия смотрела на него с изумлением. Джерри поморщился:
— Фолкнер, а ты-то что здесь делаешь? Заблудился?
Элен возмутилась:
— Кажется, я могу приглашать к себе в дом кого хочу, как ты считаешь, Джерри?
Пэкстон изобразил какой-то извиняющийся жест. После чего попрощался с Элен, поцеловал свою девушку в щеку и, ворча что-то себе под нос, отчалил.
— Просто супер! — вздохнула Алисия, когда за ним закрылась дверь. — Теперь он несколько дней будет выносить мне мозг.
— Джерри не нравится, что ты принимаешь у себя друзей? Пусть привыкает! И теперь, когда Сэм тебя наконец дождался, я оставлю вас одних, вам наверняка многое нужно друг другу рассказать. А я в магазин, надо купить Рику летних вещей, он завтра едет к бабушке. Сэм, я очень рада, что ты к нам зашел. Обязательно заглядывай еще!
Она крепко обняла его на прощанье, а Алисия тем временем уже побежала наверх по лестнице. Только на самой последней ступеньке девушка соизволила обернуться.
— Ну чего ты там застрял? Поднимайся!
Комната Алисии была совсем не похожа на комнату Лили. Ни тебе лилового цвета, ни Орландо Блума в образе эльфа, ни моря плюшевых игрушек… Вместо этого — фотографии. Десятки черно-белых фотографий на стенах. Пейзажи, улицы — многолюдные и пустые, — сельскохозяйственная техника, животные, фрукты крупным планом, автопортреты, товарищи по школе и огромный портрет Джерри над кроватью.
— Ты увлеклась фотографией? — спросил Сэм, будто сам не мог догадаться.
— Давно, — небрежно бросила она. — Помнишь, мы однажды подшутили над соседом из дома напротив? Заказали для него пиццу. Я тогда сфотографировала курьера и бедного мистера Роджера с колонной из четырнадцати коробок пиццы, которых он вовсе не ждал. Наверное, тогда это и началось.
Сэмюел хорошо помнил и эту историю, и то, как Алисии потом досталось от родителей, обнаруживших снимки.
— Хорошие фотографии, молодец!
Ему хотелось как-нибудь получше похвалить ее, найти более точные слова для выражения восхищения, но в голову пришла только эта банальная фраза.
Сэм уселся на край кровати. Алисия вставила в дисковод альбом White Stripes[14] и, устроившись в небольшом красном кресле, принялась разглядывать в окно сад, пока Джек Уайт, вооружившись гитарой, бросал вызов армии семи наций.[15]
На третьем куплете Алисия наконец заговорила:
— Чего ты хочешь, Сэм?
— Чего я хочу?
— На прошлой неделе ты подошел ко мне на соревнованиях. Сегодня ввалился прямо домой… Ты не проявлял признаков жизни целых три года, а теперь вдруг всюду ты. Вот я и спрашиваю: чего ты хочешь?
Ну конечно… Он, в общем-то, и сам понимал, что восстановить дружбу будет непросто. Но с чего же начать?
— Прости меня, пожалуйста, — проговорил он. — Я виноват и понимаю, что был страшно не прав. Но я попробую объяснить. Все эти годы я считал, что, если позволю себе хоть одну-единственную минуту радости, то получится, что я как бы предаю маму. Мне казалось, я обязательно должен страдать, понимаешь? Должен на собственной шкуре пережить хоть малую долю того, что случилось с ней. Я вбил это себе в голову и…
— А я, — рассерженно перебила Алисия. — Что всё это время должна была делать я?
— Прости, пожалуйста. Мне было слишком тяжело.
— Знаешь, что я тогда подумала? Что ты почему-то винишь в смерти мамы меня! Я ведь позвала тебя переночевать у нас, когда у тебя случился приступ аппендицита, помнишь? И если бы я не настояла тогда на том, чтобы ты у нас остался, ты, может, и не заболел бы. Тебя бы не отвезли в больницу, маме не пришлось бы садиться в машину, чтобы поехать к тебе, и…
Алисия старалась держать себя в руках, но было видно, что глубокая рана, которую она долгое время старалась не замечать, по-прежнему причиняет ей боль.
— …и она бы не попала в аварию, — договорила Алисия.
— Что за ерунда! — возмутился Сэм. — Бред полный! Что ты тут могла изменить? Ничего! Мне даже в голову ничего подобного не приходило! Если в этом и была чья-то вина, то только моя! Это я не должен был допустить приступа! Надо было противостоять ему, надо было бороться, вот и всё!
Он замолчал, удивленный собственными словами. Неужели в глубине души он действительно чувствовал себя ответственным за гибель мамы?
Алисия смотрела на него из глубины кресла, и взгляд ее был уже чуть менее холодным. Казалось, она с каждой минутой становится всё прекраснее.
— Видишь, Сэм, что происходит, когда молчишь и ничем не делишься… Мне было так плохо, просто ужасно. Признаюсь, я тебя любила. Любила, как маленькие девочки любят сказочного принца. Ты был мой сказочный принц, да. И вдруг в одно мгновенье — раз! — и ты пропал, будто тебя и не было в моей жизни. Исчез, испарился. Представляю, как ты тогда страдал. Но мне, поверь, тоже было невесело.
«Я не знаю, что делать с собой», — принялся распевать Джон Уайт.[16] Сэмюел тоже понятия не имел, что с собой делать…
— Послушай, Сэм, не обижайся, но я не готова снова с тобой встречаться. По крайней мере пока. К тому же еще ведь есть Джерри. Он очень ревнивый, ты сам видел. Может, когда-нибудь позже…
Она слабо улыбнулась, и на Сэмюела вдруг обрушилось осознание того, какой невосполнимый урон нанесли эти три потерянных года им обоим — и ему, и ей.
