Не воротится, зови иль Не зови. Смертью воглою дары её Остры,
Как глоток воды студёной Поцелуй, Светлы волосы, плетённые Из струй…
Рейнеке снова замолк, и снова застонали русалки. Но он молчал и только улыбался, перебирая струны.
— О, я знаю, чего ты хочешь! — оживилась первая русалка. — Я знаю, человек. Ты хорошо пел для нас. Хочешь — отпустим тебя, о, да. Не будем плясать, не будем щекотать, отпустим, ведь ты так хорошо поёшь. Только не молчи, о, пожалуйста, не молчи, ведь твой голос слаще мёда.
Маг покачал головой, не переставая играть, и метнул на меня странный взгляд.
— Этого мало, — хмуро произнесла я.
— О, сестрица, не будь так жестока! — взмолилась вторая русалка. — Пусть он играет для нас, пусть поёт. Мы не тронем ни его, ни его родных. В ком ни почуем его кровь — того отпустим. Но пусть он не молчит, о, сестрица!
— Этого мало, — упорствовала я.
Тогда третья сестра, сидящая по левую руку от мага, поднялась на ноги и обвила его своими белыми руками. Маг едва не сбился, и в глазах всех трёх сестёр замерцал голодный, жадный огонь. Однако Рейнеке справился с собой и продолжил играть.
— Тогда мы придём на помощь тебе, сын земли, — посулила третья русалка. — Когда только ты захочешь, о смертный. Вот, взгляни, я даю тебе зеркало. Только направь его на огонь, да скажи заветные слова — польётся из него вода, и зальёт любой огонь, даже если сбегутся в него голодные саламандры. Никто не отберёт его у тебя, возьми же мой дар и пой для нас, смертный.
— Сперва скажи заветные слова, — потребовала я.
— Скажу, сестрица, скажу, — переливом струй засмеялась русалка. — Твоему мужчине скажу. За поцелуй. Он ведь сам просил нас, помнишь?
— Он вовсе… — начала было я, но русалки только рассмеялись. Маг смотрел на меня поверх гитары, одурманенный голосами дочерей воды и собственным пением. Ночное волшебство захватило его и вело за собой. Одна русалка мягко отняла его руки от гитары, другая взяла инструмент. А третья прижалась к губам волшебника. Поцелуй длился долго, бесконечно долго, целую вечность, и я смотрела, как заворожённая, не понимая, что со мной творится. Неужели так захватила меня земля, что я стала злой и жадной, как люди? Неужели мне больно?
Русалка оторвалась от губ человека, когда сердце моё, казалось, уже разрывалось в груди. Шепнула что-то на ухо и хлопнула в ладоши. Её сёстры вернули гитару, а сама она наклонилась и сложила волшебное зеркало у ног человека. Выпрямилась — и снова обняла его, насмешливо глядя на меня.
— А теперь пой для меня, сын земли, — приказала она. И маг запел, подчиняясь одним только звукам её голоса.
— Ляг спокойно, убаюканный, На дно, Что чарующими звуками Полно,
Выдохни сомненья Из груди, Все земные пренья — Позади.
Бархатный голос мужчины убаюкивал, как и тогда, когда мы уходили от эльфов, но на этот раз не сон он сулил, а блаженство вечного покоя.
— Всем делам былым Окончен счёт, Всё, что совершил — С тобой уйдёт,
И дыханье девы Неземной Станет просто пеною Речной3.
Едва он сказал последнее слово, вдалеке, на заставе, запел петух, и русалки превратились в струйки воды, которые с тихим звоном стекли в ручей.
Волшебник подобрал свои дары и подошёл ко мне. Да не ко мне, а к своему походному мешку, развязал его и принялся бережно укладывать туда волшебные вещи. Я отвернулась. Сын земли… человек… русалочьи подарки больше спутницы ценит.
— Возьми, — протянул мне Рейнеке раскрытую ладонь. Я нехотя посмотрела — и ахнула. Ну, сын земли, ну ты и хитрец! Маг протягивал мне жемчужину. — Бери, дарю.
Я засмеялась, взяла подарок.
— Ты ошибаешься, сын земли. На сильфов водные чары не действует.
— Тем лучше, — пожал плечами волшебник. — Ты довольна?
— Чем? — не поняла я.
— Полученными дарами. Я всё сделал, как ты сказала.
— О, да! — фыркнула я. — Всё!
— Они в самом деле работают? — уточнил маг.
— «Работают»! — покатилась я со смеху. — Только человек мог так сказать. О, да, Рейнеке-маг, они работают. И жемчуг подарит тебе любовь и дружбу, раковина защитит тебя, а зеркало проведёт к тебе трёх водных сестёр, если ты только слушал заветные слова, а приходил в себя после русалочьих ласк.
Глаза мага сделались… странными. Светлые, тёплые, они были похожи на отвар зверобоя, и сейчас в этом отваре плескалось прозрачное непонимание. Только тут я и услышала свой голос: визгливый, злой, жадный… Недобрый смех, как у русалки, заманившей путника в омут. Что же это со мной творится? Плохо быть на земле, ой, как плохо!
— Извини, — пробормотала я, отворачиваясь. — Тяжело мне. Тело это тяжёлое.
Маг не понял, но догадался: подошёл, обнял, прижал к себе. Я криво усмехнулась, но послушно прильнула к чужому телу. Может, он и прав был, навязавшись мне в попутчики: плохо ходить по земле одной. Маг провёл рукой по моим волосам. Я скосила взгляд: поднимающееся солнце вызолотило светлые пряди. Наверное, человеку это кажется красивым.
— Куда теперь?
Маг ответил не сразу — сперва разжал руки и отвернулся.
— Я устал спать на земле, — был его ответ. — Пойдём на заставу, там нам дадут приют и пищу. На одну ночь я под крышей задержаться сумею.
Глава пятая. Белый орден
Все заставы устроены одинаково. С одной стороны дороги башенка, с которой далеко видно округу. С другой — дом, для отдыха и сна охраняющих земли сынов тэна. Рядом раскинулись палатки торговцев, а самые бедные из них раскладывают товары и вовсе на земле перед собой. Любой — заплативший пошлину, разумеется, — может найти там еду, одежду, коня или самоцветы. Одного нельзя найти на заставе — крова, ведь не для путников же стоит дом у заставы, а для людей, которые стерегут её от чужаков. Но… Чёрному ордену всё позволено, как гласит человеческая поговорка, и Рейнеке намеривался показать на заставе знак своего ордена — медную бляху, на которой выбит чёрный круг. Маг таскал её на шее и обмолвился ночью, что, хоть волшебства в знаке и никакого, но оберегом от человеческого предательства она служит. Все боятся обидеть чёрного волшебника. Послужит знак и пропуском на заставу, а пара добрых слов — платой за ночлег. Рейнеке и за купленную вчера еду ничего не платил.
