домой? — спросил он, не спеша ступать на дорогу.
— Точнее сказать, дом вернулся к нам, — ответил ему один из его братьев, что казался чуть ниже и стройнее прочих, с насмешливым лицом. — Мы слышали всё, что здесь говорилось, и я подтверждаю, что это правда. Мы лежали там, в темноте, и каждый в какой-то миг подумал о доме, и все мы по одному вернулись сюда. Твой путь был самым долгим. Иди же к нам! Наше время прошло, пора отдохнуть.
— Но ведь ещё не настал конец времён! Младшие дети нуждаются в помощи и наставлениях.
— О брат мой, думаю, они теперь научились справляться и сами. Прощайся, и пойдём.
Но Сафир покачал головой.
— Я не заслужил покоя, — сказал он. — Я ушёл и оставил вас, в самый трудный час я ушёл, а ведь в том, что случилось, была моя вина. Я забыл и о любви к младшим детям, был им плохим братом. Нет, я ещё не имею права вернуться. Столько дел там, внизу, столько всего нужно исправить, столько несчастных молят о помощи!
Тут Добрая Мать поднялась с земли и подошла к нему.
— Иди к своему народу! — велела она. — Великий Гончар отчего-то меня не берёт. Даю тебе клятву: я, я пойду за тебя по земле и буду прислушиваться к её боли. Уж это я умею! И буду стараться помочь этим людям. Если Великий Гончар даст мне время, чтобы искупить грехи, впереди у меня целая вечность!
Она рассмеялась, а потом повторила без всякой насмешки, и слова её шли от самого сердца:
— Клянусь, я буду стараться. Иди. Ты заслужил.
И она коснулась его руки, а он опустил ей на плечо ладонь, и так они стояли, глядя друг на друга в последний раз. Потом она отвернулась и больше уже на него не глядела.
— Ты, Бахари, пойдёшь со мной, — сказала она. — Ты хотел эти земли, так идём.
— Подожди! — воскликнул Фарух, когда Бахари уже кое-как поднялся и стоял на дрожащих ногах. — Я хочу сказать.
Он подошёл и встал перед ними и заговорил, взволнованный:
— Я не сержусь. Я понимаю теперь: тот, кем я был, не годился в наместники. Так вышло, что ты, не желая того, толкнул меня на путь, где я начал обретать себя. Я благодарен тебе, Бахари. Я не сержусь.
Бахари молчал. Его слепое лицо оставалось неподвижным, как прежде, и теперь даже по глазам не вышло бы прочесть, о чём он думал.
— Твоя мать гордилась бы тобой, — сказал он наконец, и это были все его слова.
Старуха дала ему руку, и они пошли прочь — и скоро исчезли из виду, будто были только тенями, и ветер развеял их.
— Тогда мне пора, — сказал Сафир, и в лице его мешались боль и радость. Он опустился на колено, и Нуру его обняла, и плакала, не понимая сама, от радости или боли.
— Я не забуду тебя, — сказала она. — Хороший мой, я никогда тебя не забуду! Я так не хочу прощаться… Но ничего, останется память, а это уже немало. Может быть, я увижу другие земли, и у меня будут дети, и я расскажу им о тебе.
— Я тоже тебя не забуду, — ответил он. — Будь счастлива.
И наконец она разомкнула руки, и он поднялся и сделал шаг назад, ещё и ещё, к своему народу. И он смотрел на неё — а город тускнел и дрожал, — он смотрел, и дальние дома исчезали, таяли сады; стали дымкой и растворились все из его народа, а потом потускнел и исчез он сам. Осталась только вершина, плоская и голая, а на ней живые и мертвецы.
Но синий город был где-то, и шестеро, братья и сёстры, обступили седьмого, который так долго не возвращался домой. Он смотрел не на них, а вдаль, хотя теперь там не было ни людей, ни горной вершины, лишь цветущая земля раскинулась во все стороны.
— Я никогда больше их не увижу, — сказал он с печалью. — Не узнаю, что с ними стало. Разве не такова ли и смерть?
— Ох, Сафир, — покачал головой Джива, его друг, его насмешливый брат. — Ох, брат мой. Ты слишком долго пробыл с младшими детьми. Идём, ты расскажешь мне всё!
И они пошли.
Глава 30. Эпилог
В пору дождей и туманов, когда она ещё не дошла до середины, Светлоликий Фарух, наместник Великого Гончара, отец Тёмных Долин и Цветных Песков, Жёлтого берега и Сердца Земель, вернулся домой. Задолго до того, как хмурым днём разнеслась тяжёлая поступь копыт и вереницы телег потянулись к городу, Фаникия встревожилась. Гонцы принесли вести, и город шумел.
Говорили, что двое, Брат и Сестра, вечно юные дети, вернулись к отцу. Вознеслись, перед тем раскрыв ещё предательство — и многие храмовники и советники, услышав о том, спешно покинули город.
Простой люд мог только гадать, что случилось, но и самые смелые предположения были далеки от того, что произошло в долинах Извечных гор — а те, кто были там, потом никому не сказали всей правды.
Там, на плоском холме, где людям явился и навсегда исчез Паи-Ардхи, синий город, стояли они, мужчины и женщины, союзники и враги, прекратившие битву. Им больше не за что было сражаться.
Снова пошёл тихий дождь. От тел раненых и павших, смешиваясь, текли алые ручьи. Псы нашли приют под шатром и зализывали раны.
— Так что же это было? — с болью в голосе спросил Йова. — Что же это? Нет ни богов, ни вечной жизни? Чему я служил? Чему я служил?..
— Не твоя вина, брат мой, — мягко сказала Марифа. — Все мы верили с рождения. Такую веру отринешь не вдруг.
— А, но ты-то всё поняла! Давай, говори, что ты оказалась умнее, ты ведь к этому клонишь!
Кто-то разбил ему лицо в бою. Из носа текла кровь, и голос звучал гнусаво. Йова утёрся — и рука была рассечена.
Марифа, опершись на копьё, покачала головой. Кровь пятнала теперь и её одежды.
— Разве я хоть когда-то хвалилась своим умом? Разве упрекнула тебя хоть словом?
— К чему слова? Довольно и того, что ты смотрела, вот так, будто я глупец — о, этот твой взгляд!.. Что мне делать теперь? Что мне делать?
— Ты всё ещё вождь, и люди идут за тобой…
— А, ты будто не понимаешь! Я был избран! Меня ждала вечная жизнь! Все эти земли должны были стать моими, моими, боги избрали меня!.. Я вождь? Ты смеёшься!
