уверена, что это мне плохо, Нери? Разве это я рискую в любой момент умереть от передозировки, кровоизлияния или отказа внутренних органов? Разве это я живу на обочине мира, где даже помощь толком не могут оказать? Моя проблема только в том, что я до сих пор тебя люблю. Ну да ладно, ты мне другое объясни: почему мужчине должно быть плохо, чтобы его заметили? Почему надо быть больным, странным или непризнанным, чтобы вы удостоили своими чувствами? С этими внезапными уколами, видениями, страданиями и потребностью спасать! Черт возьми, Нерина, почему нельзя просто жить?
— Костя, как ни странно, я хотела этот же вопрос задать тебе, — сказала женщина, — Только для нас он, по-моему, скорее риторический. Я не собираюсь ни от чего тебя спасать, и если ты скажешь одно слово — развернусь и уеду, но просто знай, что я хочу остаться. Даже если это уже безнадежно тонущий корабль, у меня нет желания с него бежать, потому что я тоже тебя люблю. И нет, ты не больной и не странный, ты наглый, расчетливый и опасный, я это знаю и временами тебя боюсь. Но в то же время ты все-таки живой человек и даже тебе иногда бывает плохо. Если ты готов довериться кому-то кроме меня, то я пойму, а если нет — скажи мне только то, что сочтешь нужным.
Пару мгновений они молчали и просто смотрели друг на друга. Эти слова ничего не могли отменить и зачеркнуть, не могли даже наставить на верную дорогу, придать ценность прошлому и дать гарантии на будущее. Они просто ставили в известность, которой теперь нужно было как-то распорядиться. Нерина вглядывалась в бескровное лицо мужа, на котором так и не дрогнул ни один мускул, в его глаза, прекрасные в своей дисгармоничности, а ее собственный внутренний жар, тяжелый и горький, пробился на волю, в отражающих свет фонаря слезах.
Тут Костя наконец притянул жену к себе за плечо и коснулся губами ее лба. Они долго стояли так, обнявшись, обмениваясь время от времени безнадежными, бездумными, но доверительными взглядами, утешая друг друга. Это не было принято в их супружеской жизни за ненадобностью, она должна была быть безупречной или никакой. И им только предстояло понять, существует ли что-то третье.
Эпилог
Тем временем календарь жил по своим правилам, хотя неотступно им следовали только торговля и СМИ. Впрочем, в наше время это почти одно и то же. Праздник, превратившийся в продажу иллюзий, пришел во все дома, порой не считаясь с унылым бытом и пережитыми драмами, но для кого-то, возможно, это был шанс на качественно новую жизнь.
Туманный сумрачный город, который по историческим меркам пока был молодым, пережил еще один год, и люди, которые в нем жили, независимо от национальности, задумывались, чего ждать от оставшегося запаса времени. Действительно ли счастливые семьи похожи друг на друга, или такой субстанции, как счастье, в осязаемом мире просто нет и есть только покой? Что лучше — иметь многое или просто желать малого? Никакая другая ночь, помимо новогодней, не ставит перед такими вопросами столь решительно и красноречиво, проводя черту между показным, казенным весельем на городских улицах и телеэкранах и душевным состоянием человека.
Но герои этой истории в уходящую ночь все меньше полагались на календарь и традиции. У них, конечно, было больше вариантов, чем у парня из Аддис-Абебы, однако они думали, что он был не так уж неправ, когда говорил о покое как идеале мироздания. И все они перед рубежом старого и нового волей-неволей вспомнили о далекой стране, живущей по иному календарю и не ведущей счет ни годам, ни потерям.
Разумеется, ни для кого жизнь не превратилась в рождественскую сказку, в которой все меняется по какой-то таинственной высшей воле. Все шло закономерно: старшие мыслили все более спокойно и бесстрастно, младшие загорались мечтами и верой в себя, а остальные пока просто жили по заданной программе.
Даниэль смирился с тем, что больше не увидит старого друга, но выполнил обещание и стал помогать больнице, где работал Айвар, а также школам в деревне и в Семере. Также он познакомился с братом и сестрой по отцу, которым прежде только присылал денежные переводы, и помог им пройти медицинскую стажировку в Штатах. На душе у него полегчало и он уже не был в обиде на Олю. К праздникам он непременно присылал поздравления ей и Мите, который даже навестил его в Штатах вместе с женой и дочерью. Но Даниэль все же тосковал по Айвару и всегда говорил, что никакие деньги не сделают для эфиопского народа столько, сколько сделал один странный парень.
Костя и Нерина взяли сразу двоих приемных детей, мальчика и девочку. Жизнь в их доме отныне была спокойной и размеренной, но не отличалась особенной теплотой. Они не касались больных тем, Костя больше не виделся с Дарьей, и о том, удалось ли ему себя простить, знал только он один. В основном он был погружен в работу, а Нерина — в воспитание сына и дочки, которых назвали Миленой и Олегом. Она учила их читать и рисовать, бродила с ними по лесу и дюнным грядам, рассказывая о древних легендах и духах, о возрасте деревьев, о звериных следах, о том, как находить дорогу по звездам. Супруги, как и прежде, вместе ужинали, спали и ездили отдыхать, но душой каждый жил как-то сам по себе. Может быть, Костя и Нерина так и не нащупали той самой гармонии, но врозь им оказалось хуже, чем вместе. А судить их за это никто больше не брался: отныне они ревностно оберегали свои семейные порядки.
Андрей Петрович продолжал жить один, но ему хватало общения с Пашей, которому он помогал готовиться к выпускным экзаменам, Нериной и ее детьми. Их он принял как родных внуков, и в его доме была очень душевная атмосфера. Дочь, приезжая в гости, всегда приглашала к чаю и Пашу. Он приходил с удовольствием и быстро поладил с младшими.
А вот Надежда Павловна так и не прикипела к приемным внукам: они остались для нее такими же чужими, как и сын Оли. Поэтому Нерина навещала мать в Репино одна или ходила вместе с ней в кафе или театр в городе.
Оля часто виделась с Нериной и они вместе гуляли с детьми за городом, как их матери когда-то. Дружбы семьями у них не сложилось, так как у мужей не было никаких
