Гас потряс головой, пытаясь стряхнуть с глаз пелену, но все было бесполезно. «А вдруг, — с трепетом подумал он, — я не смогу разобрать, что написано на шпаргалках?» Но, к счастью, тексты на карточках оставались ясно различимыми. Что же до периодически то исчезающего, то появляющегося техника, то в принципе, в студии было довольно темно, а большинство ламп направлено прямо на Гаса. Яркий свет слепил его, заставляя моргать и щуриться. Вполне возможно, эта загадочная тьма — просто следствие такого освещения.
Оператор одной из трех камер поднял палец. Он в эфире!
Как загипнотизированный, Гас вперился взглядом в шпаргалки и начал:
— Леди и джентльмены, добрый вам вечер или доброе утро! А, может, и день! Это зависит от того, где, будь оно неладно, вы проживаете на этой нашей великой, чудесной планете, в свое время дарованной нам Господом, а теперь снова возвращенной нам Божественным Провидением. Я — ваш сосед и управляю скромной тихой территорией, находящейся в южной части США, про которую вы, может, слыхали. Там, коли помните, были все эти беспорядки с ниг–партами. А зовется эта территория очень просто — Теннесси. Ну, я и решил переговорить с вами по телику запросто, так сказать, неформально, как сосед с добрыми соседями насчет мирового положения, в котором, отчасти благодаря предпринятым мной усилиям, мы с вами очутились.
Режиссер в аппаратной взглянул на управляющего студией, и оба улыбнулись. Гасу с того места, где он сидел, было их видно. «Интересно, что же, черт побери, тут такого смешного?» — со злостью подумал он.
— И теперь, — решительно продолжал он, — когда этих самых долбаных червяков наконец–то выперли, а ниг–парты убрались с гор, нам предстоит здорово попотеть, чтобы подчистить весь мусор, что накопился за время оккупации. Может, глядя сейчас на меня, вы и не думаете…
В Париже бородатый владелец кафе уже протянул руку, чтобы выключить телевизор, из которого доносилась заранее переведенная речь Гаса.
— Ну и дерьмо, — пробурчал француз.
В Риме Папа принялся переключать каналы в надежде найти какой–нибудь добрый старый вестерн.
В Киото пожилого японца, мастера дзена, разобрал такой смех, что он буквально зашелся в икоте.
В Детройте, штат Мичиган, сборщик ионокрафтов просто швырнул в экран банку из–под пива.
Однако не подозревавший обо всем этом Гас продолжал…
— …может, конечно, вы и думаете, что для такого дела лучше бы подошел какой–нибудь крутой вояка. Так ведь наши вояки не справились и, более того…
Что–то пошло неправильно. Речь вроде бы звучала не совсем так, как он ее сочинил. Или так? «А, может, кто–то ее подправил? — спросил он себя. — Или, может, я перепутал шпаргалки?»
— Нет, единственно пригодный для такой работы человек — это парень, вроде меня, настоящий клоун.
Гас запнулся на полуслове, и еще раз пробежал глазами карточку. Да, там так и было написано. «Клоун».
Карточка стала переворачиваться, но теперь Гас не смог разглядеть переворачивающую ее руку.
На обратной стороне красовалось: «Деревенщина, напыщенный, посредственный демагог». Карточка снова перевернулась. «Лицемер, эгоманьяк, напыщенный расистский ублюдок» — значилось там.
«Боже мой! — подумал Гас. — Ведь именно так обзывал меня голос по видофону».
И, не отдавая себе отчета в том, что делает, он вскочил и закричал:
— Эй, ты, там, возле шпаргалок, ты кто такой? Ты что такое творишь?
Тьма стала надвигаться, устремилась в его сторону подобно ледяному ветру, и голос, тот же самый голос, который он слышал по видофону, сказал:
— Я — твое внутреннее я, высвобожденное моим презрением к тебе и ко всему тому, что ты отстаиваешь, вызванное к жизни великой тьмой. Я нахожусь вне пространства–времени, и я — твой судья. — Тут тьма поглотила Гаса, и он снова очутился в загадочном и ужасном положении, в котором пребывал еще совсем недавно: бестелесный, в абсолютной тишине, в кромешной темноте, наедине с собственным меркнущим отражением в треснувшем, потускневшем зеркале. В комнате собственного отеля.
Он закричал, но не услышал собственного крика.
Зато его услышал Пол Риверз.
И персонал телестудии услышал его тоже.
Равно как и весь остальной мир, или, скорее, та ничтожная его часть, которая все еще слушала Гаса и стала свидетелем его фиаско.
Режиссер отключил Гаса от эфира и запустил единственное, что оказалось под рукой — рекламу популярного сорта сигарет с марихуаной под названием «Беркли–Бу» со слоганом «Крошечный лучик калифорнийского солнца».
Пол вскочил со своего места и, прихрамывая, ринулся к Гасу, готовый оказать любую посильную помощь. Он видел, как Гаса затягивает смутный водоворот, поглотил, а потом исчез так же внезапно, как и появился.
«Черт возьми, — подумал Пол, вспоминая эффекты при использовании проектора иллюзий Балкани, — этот феномен, возможно, является каким–то последствием воздействия дьявольского оружия».
— В чем дело? — спросил он Гаса, обхватывая коротышку за плечи.
— Вы врач? — пробормотал Гас, ошалело моргая.
— Точно, — ответил Пол, понимая, что Гас едва его видит. — Не беспокойтесь, я займусь вами, — продолжал он, уводя Гаса из освещенного лампами пространства перед камерами и из столь вожделенной Свенесгардом политической и военной власти.
В комнате отдыха их дожидались доктор Чоит и Эд Ньюком. Увидев их, Гас неуверенно промямлил:
— Н–ну и к–как я вам?
«Скорее всего, — подумал Пол, — правда не пойдет тебе на пользу. Но и откровенной лести ты не поверишь».
— Это было ужасно, — сказал Пол Гасу Свенесгарду. — По подсчетам рейтинга передачи, к ее концу вас во всем мире смотрела всего горстка людей, в основном, из вашего родного Теннесси. Зато в самом начале выступления у вас была самая большая аудитория за всю историю телевидения».
— Вы ведь разбираетесь в психологии, — спросил Гас, — не так ли, сэр?
— Если в ней кто и разбирается, — вмешался Эд Ньюком, — так это Пол.
— Вы могли бы мне помочь? — спросил Гас, с тревогой глядя на Пола. — Не могли бы писать для меня речи, которые заставили бы людей изменить свое мнение обо мне? А еще посоветовать, что делать, чтобы завоевать их симпатии?
— Да, кстати, — вмешался доктор Чоит, — мы как раз собирались предложить вам наши коллективные услуги именно в этом качестве.
Пол тоже с восхищением уставился на Гаса. «Ты провалился, — подумал он, — но уже через какое–то мгновение снова встал на ноги, готовый попробовать что–нибудь другое, готовый ощутить всю горечь собственных ошибок. Ты никогда не сдаешься. И Всемирная психиатрическая ассоциация будет только рада захватить контроль над твоей кампанией… Держа тебя лишь в качестве номинальной фигуры, хотя ты, конечно, всегда должен будешь воображать, будто именно ты заправляешь всем и вся. Мы достаточно мудры, чтобы позволить тебе это. И таким образом станем самой влиятельной политической силой на весь период этого беспорядочного возрождения — возможно, достаточно влиятельной даже для того, чтобы сделать тебя королем, по крайней мере, до тех пор, пока снова не заработают нормальные демократические институты».
