Иди к хозяину, прикажи, чтобы нагрел воды. Буду мыться… перед встречей с королем.
* * *
Подкрались сумерки, на улице было еще по-летнему светло, однако через бумагу солнечные лучи уже не проникали. Елена привычно взяла кресало, зажгла «долгую» лампу из свечного огарка, опущенного в плошку с маслом до самого фитиля. Посмотрела на сложенный в углу комнаты «багаж» из нескольких торб и «вьетнамского сундучка»
«Все, что нажито непосильным трудом…»
Как мало, в действительности, нужно для жизни, когда до общества потребления несколько веков. Если оно вообще здесь возникнет.
Витора занималась непонятной вещью. Она принесла с кухни морковку побольше и старательно, аж прикусывая язык от усердия, вырезала из овоща что-то странное. В Ойкумене покойников предпочитали сжигать, но традиционные похороны тоже были в ходу, так что Елена, в конце концов, узнала миниатюрный гробик. Закончив резьбу, служанка поймала таракана побольше, завернула его в клочок старой тряпки и уложила в морковный гроб, накрыв крышечкой из щепки. Гробик девушка поместила в рваный лапоть и привязала к нему бечевку. Все это проделалывалось с абсолютной серьезностью настоящего ритуала.
- А это что? – с недоумением вопросила Елена.
- Летопровожание, - все так же серьезно отозвалась Витора. – И на отогнание дурности.
Пока Елена пыталась расшифровать сельский жаргон, девушка пояснила, что после заката, но до полуночи, лапоть следует волочить за веревочку до ближайшего кладбища и там похоронить в северном углу. Очень действенное средство на удачу в дальнем пути, избавление от сглаза и прочих неприятностей.
- Понятно, - только и выговорила Елена, напоминая себе, что она единственный материалист в этой вселенной. Остальные живут в мире, где нет разделения на тварное и мистическое, все перемешано воедино. И для Виторы обряд на хорошую дорогу или сглаз так же объективны, как хлебная корка в миске.
Елена опять села на табурет и задумалась.
- А когда мы отправимся? – робко спросила из-за спины Витора.
- Через пару дней.
Служанка повеселела, а хозяйка вновь задумалась – стоит ли звать с собой товарищей? И кого именно? Может все-таки уйти по-английски, незаметно и не оставляя следов…
Витора тем временем достала иголку с ниткой и начала штопать одну из трех рубашек хозяйки. При этом девушка тихонько запела что-то нехитрое и мелодичное. Елена порадовалась – психотерапия добротой явно подействовала. Только вот песня оказалась невеселой.
Я дорогою шла, я широкою,
Я пущу голосок через темный лес,
Не заслышал бы мой лютый свекор,
Не сказал бы ен мому мужу,
Мому мужу, своему сыну.
Как и мой муж горький пьяница:
Ен вина, пива не поеть,
Всегда пьян живет.
Ен и боеть жену понапрасницу,
По чужим речом, по моим плечом:
«Не ходи, жена, ты на вулицу,
Не играй, жена, со ребятами,
Со ребятами неженатыми!
Хотя затем последовало более оптимистичное и веселое:
День деньской
Ходил по всем
По заулочкам,
По проулочкам.
Да говаривал:
«Кишку, ножку
Сунь кочережкой
В верхнее окошко».
Да выспрашивал:
«Здравствуй, хозяин
С хозяюшкой!
Где хозяин
С хозяюшкой?»
Да выслушивал:
«Уехали в поле
Пшеничку сеять».
Да напутствовал:
«Дай им Бог
Из полна зерна пирог!»
Витора заметила, что ее слушают, и спохватилась, испуганно умолкла.
- Пой себе, - ободрила ее хозяйка и замерла с полуоткрытым ртом. Служанка уставилась на рыжеволосую, не понимая, что вдруг произошло. На всякий случай подтянула выше чинимую рубашку, словно закрываясь ей от гнева.
- Черт побери, черт побери… - прошептала Елена, не к месту и внезапно вспомнив легендарную фразу в исполнении … она снова забыла фамилию советского актера. Не Папанов, не Миронов, кто-то другой.
- Черт возьми, - повторила она, прибитая внезапной догадкой, словно таракан хлопушкой.
- Что, госпожа? – вскинулась служанка.
- Боже мой, - выдавила хозяйка едва ли не беспомощно. – Боже… мой…
Она повернулась на табурете, медленно, чувствуя, как буквально «плывет» мир. Комната закружилась, пришлось закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы не упасть. Витора замерла, глядя на хозяйку с тревогой и в то же время удивительным фатализмом.
- Дура, - прошептала Елена. – Какая же я дура…
- Госпожа… - начала, было, Витора и замолкла, оборванная резким движением старшей.
Елена встала и прошлась по комнате, высоко вскидывая ноги, растягивая мышцы, чтобы вернуть контроль над телом. Взяла со стола меч в ножнах, покрутила в руках, будто не в силах найти ему применение, полностью уйдя в собственные мысли.
Витора беззвучно шевелила губами, боясь нарушить ход размышлений суровой, но справедливой и незлой госпожи.
- Уходите, - сказала Елена. – Он сказал «уходите».
- Я… не п-п-понимаю, - как обычно в непростые моменты Витора начала заикаться.
- Я дура, - уже почти ровно, бесстрастно констатировала женщина, она говорила не столько девочке, сколько самой себе, проговаривая выводы. – Я вчера слишком вымоталась, не поняла. Решила, он высказывает мне уважение. Но барон не уважает чернь. Он не был вежливым… он возвращал долг. Человеку чести не пристало быть должным простолюдину. А Лекюйе задолжал мне сразу три жизни. И расплатился предупреждением. Он предупредил меня. Он предупредил нас. Потому и «бегите». Как можно дальше. Притом еще вчера.
- Ой, - только и пискнула Витора, складывая ладошки на груди. – А ч-ч-то же т-теперь?..
Елена снова задумалась, ненадолго. Очень ненадолго, потому что мгновенное озарение лишь легло на и так многократно обдуманное и перекрученное в голове.
- А теперь мы последуем совету его милости, - решительно сказала она. - И очень быстро побежим. Надеясь, что еще не поздно.
- А тот строгий и боевитый господин?.. Самый пригожий? – Витора опустила взгляд.
Елена сначала не поняла о ком спрашивает служанка.
- Раньян, что ли?
- Да-да.
- В жопу красивого и боевитого, - не колебалась Елена, вспомнив, как унизительно послал ее бретер, выражаясь по-местному, «изблевав горькую желчь в протянутую ладонь». – Он выбрал. Теперь пусть выкручивается сам.
* * *
Когда Раньян получил приглашение, вернее указание, что его снова хочет видеть Его Высочество, то решил - встреча состоится опять во дворце. А где же еще? Однако в письме было оговорено, что гостя доставит на место эскорт, и оный сопроводил бретера отнюдь не за реку, но в городскую резиденцию. За несколько месяцев столичной жизни Раньян не раз проходил мимо четырех мрачного вида домов, которые соединялись галереями на всех этажах, но строения были неизменно темны и пусты (за исключением охраны и обслуги). Сейчас,
