по тропинке, а прямо по снегу. Он узнал Мило Дарная, своего ровесника.
— Чего тебе? — спросил он, остановившись.
— Ты торопишься? — спросил Дарнай, сбивая с ботинок снег.
— Холодно, — ответил Ярнач, — говори быстрей.
— Даже если я буду медленно говорить, все равно ты будешь слушать.
— Опять в бутылку лезешь?
— Да нет, сейчас не до этого.
— Так что ты хочешь сказать?
— Я о твоем отце. Он пьет у корчмаря Калиса.
— Я знаю, — отмахнулся Ярнач.
— Ты бы пошел за ним.
— Не пойду.
— Как хочешь. Только он сидит там вместе с другими гардистами, нажрался и орет, — спокойно ответил Дарнай и достал сигареты. Он закурил, не предлагая Ярначу.
— А что он орет? — спросил Ярнач.
— Как всегда, когда напьется, — ответил Дарнай. — Что расстреляет всех партизан, их жен и детей…
— А тебе чего? — сказал Ярнач, но тут же тихо добавил: — Мало ли чего болтают, когда напьются…
— Не говори глупостей, — разозлился Дарнай. — Как это, что мне до того? Ведь твой драгоценный батюшка грозился и моему отцу и мне! Он схватил меня за горло, и я еле-еле удрал из корчмы…
— С тобой же ничего не случилось!
— Может случиться, и не только со мной.
— А ты не бойся.
— Я-то не боюсь, — сказал Дарнай. — А вот скоро здесь будут русские. Знаешь, что они сделают с гардистами, с такими, как твой отец и его дружки? Знаешь? По головке их не погладят… И потом все изменится, это тебе надо знать. И вся деревня от вас отвернется: и от тебя и от матери!..
Дарнай с силой ударил ногой по снегу.
Снег засыпал штаны и ботинки Ярнача.
— Я пойду посмотрю, что там делается, — сказал Ярнач и направился к корчме.
— Смотри не опоздай! — крикнул ему вслед Дарнай.
Ярнач не ответил, он торопился. Хотя стоял сильный мороз, он весь взмок, пока добежал до корчмы. Он хотел было войти, но, когда услышал пение, шум и крики, остановился и стал глядеть в замерзшее окно.
В корчме было весело.
Гардисты в сапожищах залезли на столы и плясали. Они прижимали к груди бутылки, выламывались, как уличные девки. Орали друг другу в морду песни, прижимались, обнимались. Корчмарь Калис вертелся вокруг них, как белка. Старый Ярнач бешено колотил себя в грудь. Потом схватил со стола несколько стаканов и швырнул их об пол. Осколки разлетелись по всей комнате. Гардисты радостно завопили…
Само Ярнач отлепился от окна, отступил на несколько шагов. Он остановился, услышав за спиной шаги. Оглянулся. Старый Петровский, опираясь на палку, осторожно ковылял по скользкой дороге.
— На последние гуляют! — сказал старик, указывая пальцем на освещенные окна корчмы, откуда на всю деревню разносился пьяный гомон. Ярнач не ответил и, чтобы старик не узнал его, поднял воротник до самых ушей и побежал.
Было десять часов, когда он вернулся домой и прошел на кухню. Он заглянул и в заднюю комнату, но свет не зажег, потому что услышал спокойное похрапывание матери. Он снял пальто и долго стоял посреди кухни. Выпил кислого молока, отщипнул хлеба, но кусок не шел в горло. Он закурил. Во рту стало горько от дыма, но он курил одну сигарету за другой до одиннадцати часов. Потом разделся и лег в холодную постель.
Спать он не мог.
Он лежал в темноте, закинув руки за голову. Что-то тяжелое и гнусное душило его. Он старался не шевелиться, чтобы это тяжелое и гнусное не разлилось по всему телу и вовсе не раздавило бы его. Он и так едва дышал.
И вдруг его отпустило. На крыльце послышались тяжелые шаги. Кто-то грузно поднимался по ступенькам и дергал за кольцо. Он знал, кто это, быстро соскочил с кровати, пробежал через комнату в переднюю, в дверях столкнулся с пьяным отцом.
Отец едва стоял на ногах.
Он хватался за косяк, прижимаясь к нему лбом.
Он тяжело дышал. И вдруг в нем снова вспыхнул гнев. Не помня себя, он схватил отца за руки, оторвал от двери и с силой столкнул с лестницы. Отец падал тяжело, вскрикивал и долго катился вниз по откосу до самого ручья.
Сын немного постоял босой на замерзших заснеженных ступеньках, глядя вниз, туда, куда должен был свалиться отец. Ни движения, ни звука. Он закусил нижнюю губу и вошел в дом. Дверь он не закрыл.
В кухне он достал из буфета пол-литра рома и выпил не переводя дыхания. Потом вслепую дотащился до кровати, повалился и заснул. Утром разбудил его крик.
Мать вбежала в спальню, плача, дергаясь всем телом.
— Самко, Самко! — кричала она.
Он сел, замотал головой. Голову ломило, в ушах стоял звон, глаза не открывались. Но руки и ноги повиновались ему, он даже не дрожал.
— Что случилось? — спросил он тихо.
— Отец замерз.
Само быстро оделся, обулся, вышел на крыльцо и увидел, что около ручья вокруг мертвого тела собралась толпа. Он смотрел молча. Мать тронула его за плечо. Он обернулся.
— Все будет хорошо, мама! Не бойтесь, все будет хорошо, — сказал он и стал спускаться по лестнице к отцу. Только теперь сердце его бешено колотилось.
Снег так ярко сверкал на солнце, что он зажмурился.
И продолжал спускаться по берегу вслепую.
И когда увидел отца, вздрогнул.
8
Он вздрогнул и перестал храпеть. Сел. Протянул руку Пулле, тот тоже проснулся. Луна повисла над ними, угрожающая, точно желтая лопата.
— Что такое? — спросил Пулла.
— Ты ничего не слышал?
— Нет, я заснул.
— Я тоже, — сказал Ярнач, — но что-то меня ведь разбудило…
— А что? — спросил Пулла.
— Да я не знаю, — ответил Ярнач, — право, не знаю, только думаю…
Он не договорил, потому что увидел, как по лугу кто-то бежит к ним. И Пулла увидел.
— Это Петрин, не стреляй.
Петрин будто услышал их и зажег на минуту фонарик. Добежал он до них, едва дыша.
— Мать вашу! — набросился он на них. — Что ж вы не стреляли? Тут целое стадо прошло!
Ярнач и Пулла искоса переглянулись и тут только все поняли. Один виновато засопел, другой закашлялся.
— А ты чего же, ты-то чего не стрелял? — спросил Пулла.
— Да я заснул, — признался Петрин.
— Вот видишь, и мы тоже, — сказал Пулла.
— Куда же они побежали?
— Да вот тут, повыше вас, да и выше меня. Совсем немного, — отвечал Петрин. — Передо мной только мелькнули хвосты последних, но, пока я схватился за ружье, они исчезли… Ну уж если они никуда не свернут, то прямо наткнутся на тех троих…
Не успел он и договорить, как из-за холма, именно оттуда, где
