вещь…
— Ой, да пальто бы хоть, а то!..расстроенно махнула рукой Маша.
Накануне они опять ходили к закройщице, отдали шкурки, Маша примерила совершенно, считай, готовое пальто, только без воротника, и оба эти дня после примерки ходила сама не своя.
Пальто, как было на груди мешком, так мешком и осталось, не помогли никакие вытачки, и на спине, хотя рукава уже были вшиты, все так же сидело горбом, хотя он и правда, как обещала закройщица, стал поменьше.
— Так а вы что же хотите, — сказала закройшица, когда Маша, просительно улыбаясь, показала ей в зеркале на спину, — вы хотите, чтобы зимнее на вас, как плащик, влитое сидело? Никогда такого не будет. Оно же толстущее, два слоя ватнна, что вы котите?
Она сшила пальто, и ей сейчас важно было получить за него оставшисся деньги, а как сшила - не имело для нее никакого значения. Как бы ни сшила - возьмут в любом случае: больше уплачено, чем не уплачсно, да и куда они со своими ворованными шкуркамн…
К зарплате нынче опять приурочили собрание. Было объявлено, что деньги будут выдавать в одиннадцать, но Марго, когда все собрались, чтобы народ после получки не разбежался, сказала, что сначала собрание, а после уж деньги.
Владимир Матвеевич, как Евлампьев ни хитрил, чтобы не попасться ему на глаза, все же заметил его и сел рядом.
— Привет фронтовикам! — опускаясь на стул, хлопнул он Евламцьева по колену. И едва Евлампьев ответил, спросил: — Как ты, получил?
— Удостоверение?
— Его.
— Нет, — коротко сказал Евлампьев.
Ему не хотелось ничего объяснять Владимиру Матвеевичу. Он боялся, если тот начнет выспрашивать, он не выдержит и скажет ему что-нибудь крепкое.
Владимира Матвеевича, однако, почему Евлампьев не получил удостоверение, ничуть не интересовало.
— Во гады, во гады! — сказал он. — Что делают!.. — Похоже, его обрадовало, что Евлампьев тоже не получил. — Шесть лет, как один день, и не положено, говорят!
— А почему не положено?
— В боях, говорят, не был! Я — не был! А что под бомбежкой да под бомбежкой, из щели да в щель — это не в счет!
— А где вы служили?
— Я по интендантской части служил. Что, думаешь, морду отъедал? Будь здоров служба, хуже всякой передовой. Сколько у нас в штрафную ушли. Чуть что — и пошел! Как полешки сгорали, полыхнули —и нету, а я ответственность блюл, никогда ничего такого… перед всеми соблазнами устоял!
Евлампьсву вспомнилось, как тогда, в коридоре воснкомата, кто-то бросил про Владимира Матвесвича с презрительностью: «Портяночник, с первого взгляда видно!..»
Но, в общем, все равно ему было, как так Владимиру Матвеевичу удалось за шесть лет ни разу не угодить на передовую. Не угодил и не угодил — его дело, вот если бы сейчас он не угодил рядом, если бы стулья рядом оказались заняты… Ну да придется терпеть, куда ж денешься.
Собрание на этот раз оказалось недолгим. Марго выступила, сообщила о последних указаниях, поступивших из управления, которые, видимо, полагалось довести до всех, объявила личные показатели каждого киоскера за январь, назвала, кто вышел вперед в социалистическом соревновании — Евлампьев, оказывается, тоже соревновался и был не на плохом месте — потом выступили еще трое, совсем коротко, призвали как следует выполнять указания, крепить достигпутые показатели, и собрание закончилось.
Стали выдавать деньги — расчет за январь. Евлампьев получил на руки сорок один рубль восемь копеек, рубля два округленно — подоходный налог, он мысленно сложил с суммой аванса, выходило, что за январь он заработал что-то около восьмидесяти восьми рублей…
Жизнь, так внезапно вылетевшая минувшей весной с болезнью Ксюши из привычной, наезженной колеи, воротилась в нее, пошла-поехала, затарахтела себе потихоньку по-старому, и уже в одном этом было нечто заставлявшее чувствовать счастливую умиротворенность. Не давала знать о себе голова — здорово, видно, поднакачали его летом, после солнечного удара, лекарствами, не жаловалась нн на что Маша — так разве, поноет что-то, поколет где-то, но да у кого. не ноет, не колет в их возрасте, все было нормально у детей, лучше даже, пожалуй, было. Ермолай ушел от этой своей Людмилы, Елена сделалась совсем большой начальницей, — грех, в общем-то, быть чем-то недовольным. И пальто наконец справили, так долго вынашиваемое в планах, что там какие-то пузыри — воротник вышел чудо, так украшал пальто, так сиял каждой своей ворсинкой, что, глядя на него, о всех этих пузырях просто-напросто забывалось. Единственное, что нехорошо было, что мешало отдаться чувству счастливой умиротворенности до конца, — Галины события, но, что ни говори, все-таки ее жизнь не касалась этого повседневного течения их жизни, сбоку она была как бы, не внутри, и от мыслей о них с Федором лишь посасывало в груди, потягивало так неприятно, но не болело.
— Убегаешь? — спросил за спиной голос.
Евлампьев, прокручивая ключ в замке калитки, повернул голову — это был Хлопчатников.
— Ой, кого вижу! — торопливо дозакрыл он калитку. — Павел! Вот нежданно-негаданно!..
— Как я тебя, однако, застал удачно! — улыбаясь, довольно сказал Хлопчатников. — Секундой бы позже — и нет тебя. Ищи свищи тебя, лови за полы. Большим начальником стал, пол-отдела к тебе, говорят, на поклон ходят.
— Ходят, ходят,— радуясь Хлопчатникову, жадно оглядывая его, засмеялся Евлампьев. — Можешь и ты, давай.
— Да нет. Я же настоящий начальник. На что хочу — на все подписан. — Последние эти слова Хлопчатников проговорил уже без улыбки, помолчал мгновение и спросил: — Ты, наверно, думаешь, чего я к тебе пришел?
— Еще не успел.
— А… Но подумал бы?
— Конечно. Что ж ты, полагаешь, газеты стал продавать — думать разучился?
Евлампьев уже обвыкся в своем новом качестве, уже прошел через опыт встреч со знакомыми и унизительные объяснения с ними, окреп в них и не испытывал сейчас никакой неловкости, был рад Хлопчатникову — и лишь, без всяких иных чувств.
Хлопчатников, однако, не принял его шутки.
— Поговорить надо, Емельян, — сказал он.
— С удовольствием. — До Евлампьева наконец дошло, что Хлопчатников не случайно здесь, не по пути завернул, а специально. — С удовольствием, Павел, — повторил он. — Ко мне, может, давай? Тут близко.
Хлопчатников секунду взвешивал его предложение.
— Нет, давай лучше зайдем куда-нибудь, — сказал он. — В кафе хотя б, что ли… Есть у тебя время, не спешишь?
