Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 177
а также дела об арестованных и находящихся в тюрьмах западных областей Украины и Белоруссии в количестве 11 000 человек членов различных к[онтр]р[еволюционных] шпионских и диверсионных организаций, бывших помещиков, фабрикантов, бывших польских офицеров, чиновников и перебежчиков — рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела.
II. Рассмотрение дел провести без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения — в следующем порядке:
а) на лиц, находящихся в лагерях военнопленных — по справкам, представляемым Управлением по делам военнопленных НКВД СССР,
б) на лиц, арестованных — по справкам из дел, представляемым НКВД УССР и НКВД БССР.
III. Рассмотрение дел и вынесение решения возложить на тройку; в составе т. т. Меркулова, Кобулова и Баштакова (начальник 1-го спецотдела НКВД СССР)»[184].
Пометки в тексте.
**_** Подчёркнуто от руки чернилами.
Как видим, это пересказ последних пунктов «записки Берии». Жаль, что Сергей Стрыгин не отдал на экспертизу ещё и этот документ. Если бы удалось установить, что он напечатан на той же машинке, что и первые три страницы «записки», дело можно было бы закрывать — одна и та же машинка никак не может стоять одновременно в ЦК и в НКВД. Но что не сделано — то не сделано.
Владислав Швед, как обычно, прошёлся по делопроизводству и отметил, что, во-первых, использован бланк 30-х годов. Красно-чёрные бланки выписок весной 1940 года уже не использовались, они были полностью чёрными, а правила работы с конспиративными документами перенесены на обратную сторону листа. Во-вторых, Берия должен был отметить на выписке, что он с ней ознакомился — этой отметки нет. Ну, а то, что нет ни подписи, ни печати — об этом мы уже говорили.
Упомянем, пожалуй, ещё и о «коряге» — словечке «предложить», которое торчит здесь, как корова на автостоянке. Политбюро могло что-то кому-то предложить, если инициатива исходила от него. Если же что-то предлагали ведомства — в протоколе писали, например, так (из постановления Политбюро от 17 января 1939 г.):
«Утвердить предложение т. Вышинского о предании суду Военного трибунала Ефимова и Тимофеева — работников НКВД Якутской СССР за необоснованный арест и избиение учителя Гаврилова»[185].
Или так (16 февраля 1939 г.):
«112 — вопрос НКВД.
Дела активных врагов партии и Советской власти, входивших в руководящий состав контрреволюционной правотроцкистской заговорщической организации и количестве 469 человек — передать на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР с применением закона от 1 декабря 1934 г.»[186].
А в постановлении № 144 от 5 марта 1940 года что имелось в виду?
Да, кстати, о составе «тройки». Он очень интересен. Первоначально в ней было три имени: Берия, Меркулов, Баштаков. Кандидатура Берии не прошла — по-видимому, Сталин решил, что ему хватает и другой работы, кроме заседания в «тройке». В отсутствие наркома руководителем автоматически становился его первый заместитель — Всеволод Меркулов. Учитывая важность дела, он и должен был проводить совещание с исполнителями — однако и Супруненко, и Токарев говорят о Кобулове (хотя донесения Токарев адресует Меркулову). Теоретически такое, конечно, могло быть, если Меркулов куда-то внезапно уехал, но практически, когда речь идёт о настолько важном задании, совещание с исполнителями должен проводить руководитель — иначе зачем он вообще нужен?
Ларчик открывается просто: именно Кобулова в начале 90-х демонизировали как «мясника», кровавого подручного Берии, а Меркулова, наоборот, СМИ представляли человеком интеллигентным. Поэтому с точки зрения образа правильнее было бы, чтобы такое совещание провёл Кобулов — вот он его и «провёл». Тем более что он, как уверяли те же СМИ, ещё и ругался постоянно самым грязным образом, а Меркулов не ругался.
Кстати, зачем здесь вообще нужен начальник Главного экономического управления Богдан Кобулов? Что ему за дело до польских пленных?
На сию загадку может пролить свет предыдущая работа Кобулова — сперва в секретно-политическом отделе, а потом начальником Следственной части НКВД СССР. Но зачем нужен бывший начальник следчасти, если всё уже давно решено и люди рассортированы (когда бы не были рассортированы, записка не содержала бы точных цифр обречённых казни). И Сопруненко, и Токарев представляют его в качестве непосредственного организатора казни — но организация массовых расстрелов ни к прежним должностям Кобулова, ни тем более к теперешней не имеет ни малейшего отношения. И уж тем более не нужен здесь Леонид Баштаков, начальник учётно-архивного отдела. Участие обоих имело смысл до 5 марта, чтобы сортировать пленных, но не после, когда настала пора приводить приговоры в исполнение.
Кстати, смешно — но в обеих выписках фамилия Кобулова написана с ошибкой — Кабулов. В «оригинале» же протокола заседания Политбюро её написали правильно, но буква «о» жирнее остальных. Так бывает, когда машинистка ошибается, а потом, аккуратно подчистив ошибку, два раза печатает нужную букву. Так и видишь, как в комнатку, где идёт работа по изготовлению «исторических документов», вбегает ошалевший старшой и кричит: «Мужики! Этот армянин пишется не через „а“, а через „о“. Что делать будем?» Мастер чешет в затылке: «Ёшкин кот! Ладно, подчищу…» «Видно же будет!» «Хорошо, тогда в протоколе подчищу, а в выписках пусть так и остаётся — типа машинистка ошиблась…»
Поскольку мастера были явно не из тех, кому больше всех надо, так и сделали. Кстати, уровень изготовления этих бумаг заставляет заподозрить, что они вообще стряпались не для внутреннего употребления, а для передачи полякам и публикации за границей, в России же ознакомление с ними широкой аудитории ограничивалось максимум цитатами в газетных статьях…
Третий документ оного пакета — ещё интереснее. Это точно такая же выписка, точно на таком же красно-чёрном бланке 30-х годов, но имеющая дату… 27 февраля 1959 года и адресованная Шелепину, который был тогда председателем КГБ СССР. Внизу напечатано: «секретарь ЦК И. Сталин», но подписи нет, зато пришлёпнута очаровательная розовая печать с надписью: «Коммунистическая партия Советского Союза».
Это что — товарищ Шелепин в Берию играл?
На обороте предыдущего документа помещён список рассылки. Там, в этом списке, несколько малопонятных пометок, касающихся судьбы первых четырёх экземпляров, но внизу, под штампом: «дополнительная рассылка» одними и теми же чернилами и очень похожим почерком написано: «4 XII — 41 г. Берия — один в запас»; «27 II 59 г. Шелепин — архивный экз.» Но ведь перед нами не архивный экземпляр, переданный Шелепину, а адресованная ему настоящая выписка заседания, состоявшегося 5 марта 1940 года, оформленная по правилам 1939 года, с печатью ЦК появившейся лишь в 1952 году КПСС и датированная 1959 годом, где вдобавок одним почерком и одними чернилами сделаны записи, которые разделяет 18 лет! Не документ, а машина времени со сломанным штурвалом!
Ознакомительная версия. Доступно 36 страниц из 177
