Дорога, по которой невозможно было безопасно проехать, и улицы, на которых среди бела дня можно было пасть жертвой ограбления, избиения, а то и убийства, не были подходящим местом для купцов. В громбелардских городах воцарилась дороговизна. Призрак надвигающегося голода стал новым поводом к совершению преступлений; тот, кто не мог купить хлеба, — крал… Вскоре Громбелард начали покидать более состоятельные, не уверенные в своей судьбе жители. Пару раз начинались беспорядки, хотя и незначительные, но едва подавленные тем, что еще осталось от Громбелардского легиона. Трибунал бил тревогу, предвидя в недалеком будущем настоящий бунт.
Довершив начатое, князь Рамез удалился в свою келью — и попросту поселился там. Он принимал лишь нескольких доверенных слуг, не виделся ни с кем, его не интересовало совершенно ничего.
Кроме одного: он штудировал свои книги.
На крутой лестнице сидели двое солдат. Увидев идущую в их сторону женщину, они обменялись удивленными взглядами и поднялись.
— Стоять, — приказал один из стражников… и тут же перепугался, узнав княгиню Верену.
— Ваше… высочество, — сказал он, выпрямляясь и опираясь на копье.
Он пытался подавить изумление, — но вид растрепанных волос, простой юбки и рубашки и, наконец, босых ног императорской дочери привели его в полнейший ступор. В добавление ко всему, он увидел в мерцающем свете горящего на стене факела небольшой кровавый след на ее щеке.
— Ваше высочество, — повторил он, — я не узнал ваше…
— Князь там? — сухо спросила она.
— Да, ваше высочество.
— Хорошо… Спуститесь ниже, я хочу поговорить с князем, — сказала она. — Вы не должны ничего слышать. Пусть никто нам не мешает.
Солдат получил приказ никого к князю не впускать, кроме двоих слуг. Но сейчас он не знал, мог ли этот приказ распространяться также и на ее высочество. Так или иначе, он не в силах был запретить княгине войти.
— Слушаюсь, ваше высочество.
Миновав стражников, она преодолела еще полтора десятка ступеней и остановилась перед солидной, окованной железом дверью. Сильно толкнув ее, она перешагнула порог маленькой, тесной комнаты. Сразу же закрыв дверь за собой, она какое-то время возилась с большим засовом, пока наконец железо не поддалось со скрежетом и грохотом. Она повернулась и лишь теперь посмотрела на мужа.
В каменном помещении, кроме стола и стула, находились одни лишь полки. На них лежали книги, стопки чистых и исписанных страниц, письменные приборы, пергаментные свитки… В углу располагалась постель, заваленная многочисленными шкурами, в другом углу громоздилась груда больших камней. Их приносили сюда горячими, прямо из огня, чтобы просушить и обогреть помещение.
Они молча смотрели друг на друга — оба удивленные и даже испуганные тем, что предстало их глазам. Рамез никогда до сих пор не видел жену в подобном наряде; так, только несколько раз, во время забав с луком… Но ведь и тогда волосы ее были надлежащим образом уложены, у нее не было крови на лице, она не бегала босиком… В конце концов, ни юбка, ни рубашка не были в глазах армектанца чем-то достойным порицания. Сыновья и дочери равнин весьма ценили простоту во всем. Однако не меньше они ценили и хороший вкус. Помятая, наспех застегнутая рубашка не имела с этим ничего общего.
Со своей стороны, Верена видела усталого, преждевременно постаревшего, безвольного человека с покрасневшими от бессонницы глазами, одетого в помятую и даже слегка грязную мантию. Когда он протер лицо ладонями, она заметила неухоженные ногти.
Она пришла сюда полная злости, готовая обрушить на мужа немало гневных слов. Увидев же его, она попросту испугалась.
— Ради Шерни, что с тобой? Что случилось? — в замешательстве спросила она; в голосе ее чувствовалась неподдельная боль.
Но в это самое мгновение заговорил и он, и два голоса слились в неразборчивую мешанину слов. Оба замолчали. Потом снова одновременно открыли рот… Он откинулся на спинку стула и жестом показал — говори.
Снаружи башни бушевали ветер и дождь. Среди тяжкого молчания отчетливо слышался странный скрежет и скрип, доносившийся откуда-то изнутри здания. Верене показалось, что башня дрожит и покачивается под напором ветра.
Она медленно сделала два шага вперед и отвела взгляд.
— Как ты выглядишь… — прошептала она. — Зачем ты тут сидишь, скажи?
— А где мне сидеть? — после долгой паузы ответил он, и она услышала в его голосе неподдельное, хотя и приглушенное усталостью удивление.
— Как это где? Ну, наверное… в нашей спальне? — беспомощно проговорила она. — Сейчас ночь, скоро рассвет. Неужели ты об этом не знаешь?
Похоже, он и в самом деле не знал. В комнатке не было окон. Представитель потерял счет времени.
Она посмотрела ему в глаза — и снова ужаснулась тому, что в них было. Покорность. Усталость. Жалость, грусть, немного стыда… Невыразимая горечь. И какое-то странное, тупое упрямство.
— В спальне? — Он вздохнул и глубоко задумался. — В спальне… — повторил он. — Ну да.
После чего снова замолчал.
Она подошла к постели, села среди шкур, подогнув ноги, и начала нервно теребить край юбки.
— Послушай, я сыта этим по горло, — тихо проговорила она, — Я старалась помочь, поскольку ты об этом просил. Я ничего не понимала и до сих пор мало что понимаю, однако я тебе помогала, поверив, что так нужно. Теперь мне кажется, что я ошибалась.
Рамез молчал.
— Через полгода, — после короткой паузы продолжила она, — здесь будут одни развалины. Я не люблю этот край, ты это хорошо знаешь. Но мой отец поручил тебе заботиться о нем. Ты же прекрасно отдаешь себе отчет в том, что в Кирлане обо всем знают? Трибунал шлет доклад за докладом, один тревожнее другого. Через месяц или два отец лишит тебя должности. А может быть… может быть, даже раньше, чем через месяц. Я показывала тебе письма, которые он прислал. Я солгала, ответив, что ничего дурного здесь не происходит, солгала ради тебя. Теперь я об этом жалею. Впрочем, отец — умный человек, ты это не хуже меня знаешь. И гордый. Он не потерпит наглости даже — а может быть, в особенности — от собственной дочери, что уж говорить о зяте. Послушай, я думаю, что должна написать ему всю правду. Я думаю… думаю, что ты должен покинуть Громбелард.
Рамез покачал головой.
— Тем не менее я не уйду, — спокойно ответил он. — Не уйду, Верена, даже если меня попытаются убрать отсюда силой. У меня здесь своя миссия, и если ты не понимаешь ее значения, тем хуже для тебя. Это означает, что я остался один. Я надеялся, что ты будешь поддерживать меня до конца. Мне это очень нужно, Верена.
Она молча покачала головой в ответ.
— Пусть будет так… — с грустью проговорил князь. — Честно говоря, я с самого начала должен был учитывать такую возможность.
Верена прикусила губу.
