сочетании с могучим даром, равным ТОЛЬКО баховскому и бетховенскому, позволил Брамсу сочинить такую музыку, подобной которой нет ни у кого. Эта музыка включает в себя огромное воздействие Баха и Бетховена. Эти три гения словно из одного источника. Но игра ребенка-юноши Брамса в портовых кабачках – те простенькие вальсы, мазурки, обработки любимых посетителями мелодий – создала неповторимый Космос брамсовской музыки. От величайших построений высшего образца до легких вальсов, «Венгерских танцев», а также демократичных и ярких финалов его грандиозных концертов, симфоний, квартетов. На Земле нет второго такого композитора, в творчестве которого НАСТОЛЬКО сочетались бы возвышенная элитарность и доступность. И еще одно качество его музыки, которое не сравнимо ни с чем. Вечное стремление, вечная неразрешенность, отсутствие развития самых прекрасных мелодий любви. Подчеркиваю, не отсутствие лирических мелодий (их бесконечно много), а отсутствие романтического развития, приводящего к кульминации, к торжеству чувства, к любовному восторгу. Но темы никогда не заканчиваются, они сменяют друг друга, истаивая и переносясь в другой образ, который, в свою очередь, тоже начинает поиск чего-то неуловимого, недосягаемого. И так до бесконечности. В результате в творчестве Брамса чувствуется не преобладание лирических или героических мелодий и ритмов, а выстраивание самых совершенных по красоте Храмов. Но чем прекраснее мелодии Брамса (их можно назвать величайшими мелодиями любви в мировой музыке), тем более гарантировано знание о том, ЧТО с ними произойдет в их развитии.
Итак: страстное желание, стремление, волнение, возгорание, озарение и… истаивание, угасание, падение, остановка. Или смена состояния. Именно в этом сочетании Брамс, являясь подлинным романтиком, вместе с тем носит черты того, что нужно назвать умеренностью, классической взвешенностью, абсолютной бетховенской выверенностью, архитектурным совершенством форм, чередующих нагревание и остывание. В результате мы получили музыку, которая настолько велика в своем непрерывном развитии, что всякий полюбивший музыку Брамса никогда не изменит ей ни с какой другой. Так трагически сложившаяся линия судьбы и любви подарила нам музыку вечного горения, невиданной красоты, глубины и мужественности.
Постскриптум
Я высказал идею (или догадку), что носил в себе много лет. Музыка Брамса, которую я слышал или играл, подтверждает это внутри меня. В любом случае, если появляется другая точка зрения, она, естественно, имеет право на существование. Если вы услышите в музыке Брамса то, о чем я попытался сказать, полюбите ее, как и я, особой любовью, испытаете любовь и сострадание к одному из гениальнейших людей нашей Цивилизации, задумаетесь о той ЖЕРТВЕ, которую вольно или невольно приносит Гений на алтарь искусства, то мы единомышленники. Ибо здесь теория поцелуя и удара работает в полную силу.
Теория поцелуя – удара
Ранее я ни разу не писал об этом важнейшем для понимания жизни гения в искусстве явлении. Теперь пора.
Тезис: Есть люди, которых поцеловал Бог.
Когда я общаюсь с искусством гениев, то очень хорошо понимаю этот тезис. Я даже представил себе в детстве образ. Бог, который целует Баха, Моцарта, Бетховена, Шумана, Шопена, Чайковского, Шостаковича и раздает им задания для земной жизни. Они должны стать проводниками божественной (космической) Энергии для того, чтобы люди на Земле не потеряли связь с энергетическим космическим источником. Каждый из гениев должен выстроить на Земле свой Космос, помочь людям не растеряться, не измельчиться, не раствориться в земных нелепостях, несправедливостях, войнах, разрушениях. Идея, которую я воспринял, когда мне было 10–12 лет, такова: искусство (в данном случае музыка) – главный язык человеческой цивилизации, постоянное напоминание о Замысле гармоничности, единства и сверхценности существования человечества. Гениальные композиторы – проводники сей божественной идеи.
Об этом совершенно точно написал в своей книге «Игра в бисер» Герман Гессе:
Мы почитаем классическую музыку за некий экстракт и средоточие нашей культуры, ибо она есть наиболее отчетливый и характерный жест последней. В этой музыке мы видим наследство античности и христианства, дух светлого и мужественного благочестия, непревзойденную рыцарскую этику. Ведь в конце концов каждое классическое самовыражение культуры есть свидетельство определенной этики, есть доведенный до пластической выразительности прообраз человеческого поведения. Между 1500 и 1800 годами сочинялась всякая музыка, стили и средства ее были весьма различны, однако дух или, вернее, этическое содержание ее было одним и тем же. Позиция человека, нашедшая свое выражение в классической музыке, повсюду одна и та же, она основана на одном и том же виде познания жизни, стремится к одному и тому же виду превосходства над случайным. Основные черты классической музыки: знание о трагизме человеческого бытия, приятие человеческого удела, мужество и ясность! Будь то грация менуэта Генделя или Куперена, или сублимированная до нежного жеста чувственность, как у многих итальянцев или у Моцарта, или тихая, сосредоточенная готовность к смерти, как у Баха, – это неизменно некое противление, некая неустрашимость, некое рыцарство, и во всем этом отзвук сверхчеловеческого смеха, бессмертной ясности. Да прозвучит это и в наших играх, во всей нашей жизни, во всем, что мы творим и претерпеваем.[4]
Это, на мой взгляд, лучшее и глубочайшее из всего, что написано о музыке.
Итак, Бог целует своего Посланника и отправляет его на Землю, дабы защитить людей Гармонией, совершенной структурой.
И это знание, а точнее представление, помогало мне уже в детстве наслаждаться музыкой. Это же чувство определило мою будущую жизнь.
В пионерский лагерь я брал с собой скрипку с верой в то, что я открою для своих товарищей-пионеров смыслы красоты и гармонии. Но… терпел фиаско. Надо мной и моей скрипкой смеялись, дразнили и никак не собирались услышать и вдохновиться.
Через много лет во время работы в филармонии, выходя из автобуса, в котором мы ездили по деревням во время ежегодного фестиваля «Мастера искусств – труженикам села», я прятал футляр со скрипкой под плащом. Ведь афиши во время сельского фестиваля были глухими (без обозначения программы и содержания концерта). Прятал, чтобы раньше времени не отпугнуть наших слушателей «симфониями и филармониями». На афишах было написано: «Большой концерт артистов». Мы называли наши дышащие на ладан автобусы с длинными моторами «фурцвагенами», по фамилии тогдашнего министра культуры Фурцевой. Эти автобусы вечно были простужены: чихали, кашляли, а моторы постоянно глохли.
Я знал, что после того, как я выйду на сцену без скрипки и поговорю с сельскими слушателями 20–30 минут, я смогу неожиданно вынести скрипку и сыграть на ней красивые мелодии. Я завоевывал доверие и право играть «Лебедя» Сен-Санса, мазурки Венявского, «Венгерские танцы» Брамса и другую популярную классику.
По мере роста моего ораторского мастерства и силы воздействия
