Книга Обещания богов - Жан-Кристоф Гранже

Чтобы добраться до Минны, Бивену пришлось проехать восемьсот километров — у него ушло на это три дня. Затем вдвоем они направились в Винницу. Еще четыре с половиной дня. Теперь они направлялись в Польшу, и, согласно их подсчетам, экспедиция должна была занять еще три дня. Может, больше. Когда они добрались до Львова, пошел снег, и начиная с воскресенья, 29 ноября, они стали продвигаться намного медленнее.

Но Бивен, в общем-то, был даже доволен столь долгим путешествием. Покрыть такое расстояние, да еще по зимним дорогам во время войны — это граничило с настоящим подвигом. Да, он испытывал немного смешную гордость дальнобойщика. Его «Фольксваген-82» держал удар. Запасы горючего закончились, но звание оберст-лейтенанта гарантировало им дозаправку повсюду, где бы они ни оказались.

По пути в Винницу они с Минной почти не разговаривали — дорожные ухабы и шум мотора заменяли беседу. А главное, Бивену не хотелось дважды повторять то, что он собирался рассказать. Лучше уж дождаться Симона.

И в это снежное воскресенье, когда они вот уже два дня по очереди вели машину (пока один сидел за рулем, двое других отсыпались), он решил все им выложить.

Итак, как-то ноябрьским вечером в расположении его части случайно оказался один офицер и рассказал о том, как побывал в недавно созданном концлагере недалеко от Ченстоховы. Что-то вроде экспериментального подразделения, которое разрабатывает новые методы уничтожения, опираясь прежде всего на медицинские исследования. Имя руководителя этой зоны заставило Бивена подскочить — Эрнст Менгерхаузен, уже ставший группенфюрером.

Франц не стал долго раздумывать: в тот же вечер он велел подготовить машину, чтобы нанести визит единственному человеку, который, возможно, знал, что такое «операция „Европа“». Но у него и мысли не было отправиться туда в одиночку. Прежде всего он должен был отыскать своих сподвижников, чтобы вместе добраться до окончательной истины.

— Как ты нас нашел? — спросила Минна.

— У меня еще остались кое-какие связи в гестапо. Я никогда не выпускал вас из виду.

Бивен был счастлив снова их увидеть. В последнее время голова у него работала не очень ясно, эти годы войны словно выжгли его мозг, но наконец-то в том потоке дерьма, в который превратились его мысли, наметился лучик радости.

А больше всего его подхлестнуло то, что Минна и Симон при одном только упоминании Менгерхаузена последовали за ним, не задав ни единого вопроса. Покидать таким образом свой пост было опасно — их могли обвинить в дезертирстве, в пораженчестве. Но оба сделали это без колебаний: как и сам Бивен, они никогда не забывали об Адлонских Дамах, и загадка «операции „Европа“» лежала у них грузом на сердце.

Выложив одним духом первую порцию объяснений, Бивен замолчал. Он мог бы заодно рассказать, чего навидался, проехав всю Украину или вообще за последние годы, но зачем? Он не знал, что пережили Минна и Симон, но был уверен, что они тоже хлебнули лиха.

Этим вечером он предложил сделать остановку в подлеске и передохнуть. Они отказались: лучше уж ехать всю ночь, сменяя друг друга (им оставалось еще четыреста километров, а учитывая снег, по-прежнему сильно замедлявший их продвижение, и целые сутки).

Радуясь их решимости, он предпочел остаться за рулем, а пока поделиться сведениями касательно пункта их назначения.

— В Ченстохове все поставлено под строгий контроль: инфицирование, боль, смерть… Именно там проверяют эффективность газовых камер. Они оборудованы односторонними зеркалами без амальгамы, чтобы хронометрировать агонию заключенных.

Бивен, не отрывая глаз от дороги (которая сводилась к двум черным колеям, проложенным в сугробах), говорил монотонным голосом. В конечном счете он предпочел ничего от них не скрывать, чтобы они были готовы к тому, что их ждет. Второго шанса у них не будет.

— Этот лагерь кичится тем, что является исследовательской лабораторией. Для очень особых исследований. Они прививают болезни здоровым людям, набирают побольше заключенных, чтобы наблюдать за результатом различных методов лечения или просто отслеживать состояние ран. Некоторые опыты проводятся с токсичными материалами, например нефтяными продуктами, которые наносят на кожу подопытных или впрыскивают им в органы. Мне рассказывали также об ожогах фосфором, экспериментах с поглощением морской воды или с сопротивлением холоду… после таких экспериментов не выживает никто. Еще теплые тела немедленно вскрывают, расчленяют, препарируют, потом отправляют на медицинские факультеты или в секретный музей рейха, собирающий скелеты. Когда новых тел не хватает, узников умерщвляют уколом фенола в сердце. Для Менгерхаузена подобные резервы человеческого материала — уникальная удача. Наука должна быть свободна от всякой морали и, разумеется, от тени жалости.

Бивен говорил так, проверяя самого себя. Он изображал крутого парня, но никогда не бывал в лагере уничтожения и совершенно не представлял, как на это отреагирует.

В понедельник, 30 ноября, около четырех дня они добрались до окрестностей Ченстоховы. Насколько Бивен знал, это был город-святилище, где хранилась Черная Мадонна[188], и обычно туда стекалось огромное количество паломников. Но ныне молиться было поздновато, все силы Польши уходили на то, чтобы выжить…

Они не стали въезжать в район жилых застроек, выяснили направление и скоро оказались на дороге, покрытой грязью и лужами. Наступала ночь, и у подножия белого холма можно было различить лишь стоящие аккуратными рядами одноэтажные здания, словно черные гренки, впитавшие в себя тяжелые хлопья сумерек.

— Говорить буду я, — просто предупредил Бивен.