— Могло это быть частью Храма? — спросил Лукас.
— Это была тайная, неофициальная часть, — сказал Оберман. — Но, как говорится в Библии, люди всегда прививали свои любимые культы на древо национальной религии Сомнительные алтари назывались хаммот. Цепочка комнат, ведущая в главное помещение, представляла собой классический лабиринт. Можно было основательно заблудиться.
— Очень уместно, — сказал Лукас, меняя слайды.
— Похоже на раннехристианскую эпоху, — добавил Оберман. — Так что, возможно, построено до семидесятого года нашей эры евреями-гностиками.
— Интересно насчет хлеба и вина, — сказал Лукас.
— Наводит на мысли? — спросил Оберман. — Конечно, есть вероятность, что лабиринт построен в руинах во времена завоевания этих мест сасанидами[471], но вряд ли.
На следующей группе слайдов были изображения, связанные с астрономией.
Оберман протянул руку и показал пальцем:
— Солнце, великое светило. Вокруг него — созвездия зодиака с их названиями на иврите. Вокруг них — текуфот, человеческие фигуры, представляющие времена года. И еще Диоскуры. В Хоразине есть развалины древней синагоги с изображениями таких же фигур.
Картинка на следующем слайде напомнила Лукасу вечерю.
— А это?..
— Вечеря, — сказал Оберман. — Тут Гермес Трисмегист. И Альцеста, и архангел Гавриил.
— Невероятно.
— Каждый тут находил что-то свое, — сказал Оберман.
— И кто тут молился. Евреи?
— И евреи, и неевреи. Язычники, ищущие единобожия, евреи, уставшие от суровости мицвот. Или, если хочешь, пытавшиеся придать универсальность Закону.
— Мечта, — вздохнул Лукас.
— Нью-эйджевские мечтатели своего времени, — сказал Оберман. — Люди изверившиеся и нуждающиеся в спасении. В их лабиринтах, — добавил он напыщенно, — родилось христианство.
Словно тренируется перед выступлением по телевидению, подумал Лукас.
— Эти верующие, — продолжал Оберман, — возможно, стали христианами, или гностиками, или теми и другими вместе.
— Кому пришла идея заложить псевдобомбу здесь? — спросил Эрнест.
— Это идеальное место. Представить как акт протеста против хаммот, против идолопоклонства. Против религиозного туризма, можно сказать. Уверен, динамические характеристики конструкции были подходящими. Вопрос только, кто это место обнаружил. Строители Храма и их подполье? Или те, кто их опередил?
— Газету видел? — спросил Эрнест Гросс. — Насчет перемен в кабинете министров? Жидова вывели, а Линда вернули?
— Видел, — сказал Лукас. — Думаешь, с этим все и связано? Вся эта махинация? Вместе с фиктивным взрывом?
— Не совсем, — ответил Эрнест. — Думаю, заговор с целью взрыва существовал реально — может, двух взрывов, — и его раскрыл Шабак или какое-то ad hoc[472]подразделение. Может, они вдруг утратили контроль, как было у них с ХАМАСом.
— Должно быть, они решили, что, если не сыграют на упреждение и не введут главных игроков, бомба действительно взорвется. Поэтому им пришлось действовать так же, как с арабами. Бороться с огнем другим огнем. И Линд, знатный махинатор, мог использовать ситуацию в своих интересах. Возможно, мы никогда не узнаем правды. Но может ты, — посмотрел Эрнест на Лукаса, — когда-нибудь встретишься с Аврамом Линдом, чтобы взять у него интервью.
— Жду не дождусь, — сказал Лукас.
— Проблема в том, — продолжал Эрнест, — что у палестинцев не будет и тени сомнения: бомба была, и все тут. Расчищали-то там всё, как после чертовой бомбы. Теперь люди начнут вспоминать взрыв, которого не слышали.
— Я помню взрыв, — возразил Лукас.
— А был ли он?
— Нет. Вряд ли.
— Вот именно, — сказал Эрнест. — Теперь европейцы все будут уверены, что это мы устроили. С помощью ЦРУ. Французов. Скандинавов.
— Но вы ничего не устраивали, — сказал Лукас. — Оберман и я подтвердим.
— Желаю успеха! Парочка евреев.
Доктор Оберман отложил слайды.
— Знаешь, — сказал он Лукасу, — я тут на днях видел миссис Мелькер.
— Я так и думал, что она к тебе заглянет. Раззу не стало лучше?
Оберман помотал головой. Потом проговорил:
— Но какая красивая женщина! Я бы встретился с ней еще. И возможно, встречусь.
Лукас и Эрнест переглянулись.
— Конечно, Оберман, отчего не встретиться, — сказал Лукас. — Попробуй подбить к ней клинья. Ты же израильтянин — не упускай возможности. Забудь о том, что ее единственный сын лежит в коме. Что ее муж — бывший американский посол и конгрессмен. Сделай ее поездку в Святую землю незабываемой. Мудило грешное.
Эрнест поднялся, собравшись уходить:
— Знаешь, я их понимаю. Да. Я им сочувствую.
Теперь переглянулись Лукас с Оберманом.
— Кому «им», Эрнест? — спросил Лукас.
— Людям, которые хотят построить храм. Потому что они хотят иметь землю, на которой уместятся не только лотки ночных торговцев фалафелем в Тель-Авиве. Не ради этого я приехал сюда аж из Дурбана. Я тоже хочу какого-то смысла.
— Но смысл есть, — сказал Оберман. — Смысл будет.
Он снова взглянул на Лукаса и начал было говорить. Но затем, словно ему напомнили о чем-то, замолчал и принялся собирать слайды.
73
Когда Лукас приехал к Сонии в Рехавию, та лежала на диване и смотрела по телевизору теннис. Рядом с ней стояла ваза с фруктами. Кисти рук у нее были забинтованы, на одном ухе марлевая повязка. Косынка скрывала места, где выгорели волосы.
— Ожоги первой степени, — пояснила она. — Вот, обмоталась.
— Первой степени? Плохо дело.
— Наоборот, хорошо. Поверхностный ожог. Это от вспышки. Плохо — это когда третья степень. — Она посмотрела на себя в зеркало. — Хотя я выгляжу как хрустяшка. — Она одарила его улыбкой, от которой его сердце всегда начинало биться быстрее. — Спасибо, что поехал со мной в госпиталь. Что ждал там.
— Да ладно. Это меньшее, что я мог сделать.
— Как Разз?
— Без изменений.
— Что говорят, надежда есть?
— Похоже, они сами не знают. Не думаю, что это смерть мозга. Просто коматозное состояние. Так что надежда всегда есть. Знаешь, я тут на днях виделся с его матерью. Может, она и к тебе заглянет перед отъездом.
