— Ты сам уступил ему власть, — бесстрастно возразила Джанне. — Он принял вместе с ней одну смуту и бедствия, которые оставил ему ты.
— Тебя послушать, так можно подумать, будто я его бросил, — яростно возразил Кейда. — Я отправился искать средство одолеть волшебство захватчиков, поставив под удар свою жизнь, и могу сказать тебе, что она была в опасности не раз. Я добыл средства и кинулся навстречу опасностям, которых ты и представить себе не можешь, чтобы избавить владение от чародеев. И так ты мне отплатила?
— Владение Чейзен скромно, но и у него есть богатство: черепаховый панцирь и жемчуг. Они не тронуты нечистыми руками захватчиков, насколько я слышала. У тебя будут люди, которые помогут все отстроить на нетронутой земле, — сухо произнесла Джанне. — Дети, рожденные для этого владения, конечно, будут чисты, а для остальных ты сможешь найти какие-то средства очищения.
Кейда, ничего не понимая, покачал головой.
— Ты была первой женщиной, которую я принял в свою постель, женщиной, с которой я делил все, ты была в моей жизни семнадцать лет. Ты мать моих детей, моего сына и наследника, и дочерей, которые благословили мои дни.
— Так нужно. Ради детей. — Первый намек на чувство прорвался в ее голосе. — Ради их блага. Мы с Рекхой так договорились. Сэйн тоже согласна. Я рассказала им кое-что из того, что ты сделал. Мы не можем принять тебя обратно, пока волшебство оскверняет тебя, ты можешь принести несчастье и погубить нас всех.
Кейда отбросил от себя ее руки, а затем схватился за них сам.
— Ты что имеешь в виду под словом «Кое-что»?
Теперь в глазах Джанне читался откровенный страх.
— Не все островитяне Чейзены из тех, которых взяли в плен дикари, умерли. Они сообщили нам, какое зло творили волшебники, и о неведомом чародее, который одолел тех волшебников еще более невероятными чарами. Ты говорил мне, что вступаешь в союз с северным чародеем, пусть даже ради того, чтобы обратить волшебство против захватчиков. Моя мать рассказывала мне, как моря в срединных владениях покраснели от крови, когда она была девушкой, из-за одного только подозрения, что вождь замышлял такой союз. Это то, что я сказала о тебе Рекхе и Сэйн. Я не сказала кое-чего еще, что полагала тогда, и тем более того, что начинаю подозревать теперь. Ты спрашиваешь меня о походе против дикарей, но, кажется, знаешь об этом больше моего. Откуда, ты знаешь, что корабли Чейзенов не отплыли на юг? Ты мертв. У тебя нет вестников, которые что-то передали бы тебе, нет и почтовых птиц, которые принесли бы письма. Как ты узнал, если не прибегаешь к тому самому колдовству, которое позволяет северным варварам следить за нами?
— Это не имеет ничего общего… — начал было Кейда, еще более раздраженный из-за отозвавшегося чувства вины.
— Что случилось с луной, Кейда? — Джанне глядела ему в лицо, суровая и все-таки дрожащая. — Как получилось, что луна покраснела?
— Такое случается. — Он заколебался. — Это знамение, отмечаемое время от времени.
— Отмечаемое, да, — зашипела Джанне. — Но не предсказываемое. Я говорила об этом с Сиркетом, он по моей просьбе проверил и перепроверил записи, наблюдения с самых ранних дней. Это не затмение, чтобы предсказать его и заранее принять меры предосторожности против его воздействий. Никто не знает, когда луна станет красной, ничего подобного. Вдобавок Сиркет говорит, что такое происходит только в сухую пору, когда жаркие ветры приносятся с юга. Конечно, это сделало изменение цвета луны еще более могучим знамением, особенно после того, как я сообщила всем, чтобы следили, когда она откроет нам время пролить кровь дикарей. Что ты сделал, Кейда, в какой обман ты меня вовлек? Как ты мог знать, что взойдет красная луна, если сам не приложил к этому руку? Как ты мог сделать это, не прибегнув к волшебству варвара? Это значит, что ты отнюдь не держался подальше от скверны чародейства. Это значит, что ты умышленно воспользовался им, чтобы нарушить естественный ход вещей, и по доброй воле погряз в бесчестии. Не лги мне, Дэйш Кейда, я слишком хорошо тебя знаю. Я вижу, что ты сделал, по твоим глазам. И не говори мне, что еще ты натворил. Не говори, как ты проклял себя и все, чему мы доверились. Я не хочу знать. Все, что я знаю, это что наши дети — прежде всего для меня, Рекхи и Сэйн. Они плоть от нашей плоти, мы выносили их в наших утробах, питали нашей грудью. Ничто не может этого изменить. Союз между нами… — Она высвободила руки. — Мы всегда были одной плотью только в преходящие мгновения. Союз между нами расторгнут, и его не восстановишь.
— Ты ожидаешь, что я это приму? — Опаляющий гнев жгутом скрутился в его груди, он не знал боли страшней со смерти своего отца. — Ты ожидаешь, что народ Дэйш это примет?
— А ты согласился бы биться с Сиркетом за владение? — бросила ему вызов Джанне. — Ты хочешь повергнуть в смятение своих детей, когда они узнают, что ты жив, меж тем как они едва успели привыкнуть, что тебя нет? Ты хочешь доставить им эту отравленную радость, чтобы затем они увидели, как ты пытаешься убить их брата, своего родного сына? Ты готов навлечь на владение Дэйш такое бедствие, междоусобную войну, в то время как люди еще только пытаются оправиться от встречи с лишениями? Едва ли половина зерна, которое надлежало посеять, лежит в земле. Нам грозит голод в конце сухой поры, даже если никакие иные беды на нас не обрушатся. Ты думаешь, хоть кто-то из Дэйшей станет держать твою сторону после того, как они узнают, что ты их покинул, да еще и услышат, что ты был на юге и сражался волшебством против волшебства — неважно, насколько благородны были твои цели?
— Этот порошок не волшебный… — Кейда умолк и долгое мгновение смотрел на Джанне, и в тишине только прибой разбивался о рифы вокруг острова да скорбно вскрикивала какая-то незримая морская птица.
— Не имеет значения, что бы я ни сказал, правда? Любое объяснение, которое я мог бы предложить, любое оправдание ничего не изменило бы. Вы с Рекхой позаботитесь, чтобы все увидели вещи вашими глазами, и я осужден. Что ты замыслила на случай, если я воспротивлюсь? Ты не отравишь меня, как этого беднягу Сарила, уж это-то я тебе обещаю. — Схватив Джанне за плечо, он вынудил ее обернуться и поглядеть на скорчившееся тело, запачканное землей.
— Я не отравила его. — Джанне сделала шаг вперед, как бы желая удостовериться, что Сарил действительно мертв. — Мы ели тех же моллюсков.
— Из твоих рук, — с новым негодованием усмехнулся Кейда. — Не ты ли их собирала? И ты не знала, что с ними что-то не так?
— Красный прилив пришел и ушел, когда я собирала их. — Джанне упрямо сложила руки. — Они могли как убить нас всех, так и не повредить никому. Его смерть — знамение, которое укрепляет меня в моих намерениях. Она подсказывает мне, что твоя судьба теперь во владении Чейзен. Если бы я ошибалась, умерла бы я.
— Не тебе надлежит испытывать будущее такими безумствами, — прорычал Кейда. — И не тебе толковать знамения.
— Нет. Это обязанность Сиркета, — с усилием произнесла Джанне. — Он изучал небеса каждую ночь с тех пор, как получил весть о твоей смерти. И всем, что видел, делился со мной и Рекхой. Цвет Визайла, знак всех жен и матерей, покинул область брака и переместился в дугу смерти. Теперь Алмаз, камень властителей, присоединяется к нему, как и Опал, сулящий верность и согласие. Явственно предсказан конец для нас всех. Жемчужина плывет вместе с Аметистом, камнем новых начинаний и вдохновения, и оба в дуге вражды и страха, где Крылатый Змей обвивает всех людей, обещая новые соединения, дабы вознаградить храбрых. Рубин вплывает в дугу братьев и сестер и тех, что близки, как родные, предлагая защиту от огня для тех, кто смеет. Рыба-Парусник несет его, общая удачу и плодородие. Все звезды говорят нам, что владение будет процветать, если только мы с Рекхой сможем решиться.
