— Будете его воспитывать?
— Пускай сначала Тамара сама попросит.
Народ в бригаде стародавний. Работают вместе по десять-пятнадцать лет, притерлись друг к другу, знают каждого вдоль и поперек, однако отзывы о бригадире были отнюдь не идентичными.
Александр Поботкин, монтажник:
— Я много разных бригадиров видел. Другой бегает, суетится, а толку на две копейки. А про Затворницкого одно скажу — он понятно руководит. Скажет, что делать — и вопросов нет.
Исхак Хуснетдинов, старейший член бригады, начинал с Затворницким еще на девятом доме:
— За ребят он болеет. Кому с путевкой помочь, для семьи что сделать непременно поможет. И хозяин хороший. У него все на виду. И потому ребята стараются ответить тем же.
Петр Жариков, старший прораб участка:
— Затворницкий умеет предвидеть. На монтаже по-всякому случается: не подвезли деталей, кран не поспевает. Что тогда делать? Загорать? А Владимир всегда найдет работу, у него всегда имеется запасной вариант, чтобы люди не скучали.
И вдруг случилась осечка:
— Хотите, чтобы я красивые слова о бригадире сказал? Вам ведь для бумажки надо, а не по правде. Я пятнадцать лет на стройке ишачу, а квартиры до сих пор не заработал, живем втроем в коммуналке на четырнадцати метрах.
— И что же бригадир? — спросил я несколько растерянно.
— Как и все: кормит завтраками.
А я ведь в этот день о Сателе собирался говорить. Но теперь эти давние дела отошли на второй план. Я стал добиваться от Затворницкого, почему Семен, так звали монтажника, не имеет квартиры? Разве уж так невозможно пробить это дело? Передовая бригада, известный и авторитетный бригадир, имеющий все звания, которые только можно иметь, и так далее. Затворницкий сначала отмалчивался, а когда мы остались на лестнице одни, молвил кратко:
— Закладывает он. Кто же ему квартиру даст. Два прогула в этом году имел.
Ответ казался основательным, и больше мы о Семене в тот день не говорили. Однако же через несколько месяцев Затворницкий сам вернулся к нашему разговору:
— Справил он новоселье-то…
— Кто?
— Да Семен, который на меня жаловался.
— Он на вас не жаловался. Просто в пространство говорил, накипело, видно…
— На что же я тогда бригадир? — с живостью возразил Затворницкий. Словом, пришлось поговорить с ним по душам. Дал слово, что злоупотреблять не будет. Я за него поручился. Теперь имеет две изолированные. На новоселье принимал умеренно.
Вот когда я решил напомнить о Сателе.
— Володя, — говорю ему, — а я и не знал, что вы с Сателем потом встречались.
Затворницкий зарделся легким румянцем.
— Это он так сказал? Неужто встречались?
— И не один раз. Он ведь хотел написать ваш портрет.
— Как же вы его разыскали? Выходит, он и теперь рисует?
— Нашел я Сателя через Союз художников, дорогой Володя, рисует он, это точно.
— И где же та картина висит? Интересно, — он явно продолжал уходить от ответа.
— Та картина висит, кажется, в Ужгороде. А портрет ваш остался не написанным…
— Ей-богу, не помню. Может, и встречались, да выскочило из памяти, честно вам говорю.
Коль случился такой курьезный провал в памяти, тема закрывалась автоматически. Но не тот человек Затворниц-кии, чтобы продолжать жить с недомолвкой. Я терпеливо ждал.
И не ошибся.
— Как по-вашему, зазнался я? — спросил Затворниц-кии, когда мы сошлись в другой раз.
— Если бы я хоть на один процент думал так, не дал бы согласия работать над литературной записью.
— Сейчас не зазнался, а тогда вроде бы зазнался, разве так бывает? Затворницкий будто и не меня спрашивал, а сам с собой размышлял. — Я подумал, что вы тоже на это намек держите.
— Почему тоже? — спрашивал я, не подавая виду, потому что и мне требовалось добраться до истины.
— Да художник-то, значит, так и решил обо мне тогда. Что-то припоминается, был у нас какой-то разговор, договорились будто, что встретимся, а он почему-то не приехал или я его подвел. Вот я и думаю теперь: по этой причине не приехал.
Я с облегчением рассмеялся:
— Выходит, был такой грех?
— Я-то за собой не замечал, но со стороны виднее — да? Вот он и заметил.
— И долго это продолжалось?
На этот раз засмеялся Затворницкий — и тоже с видимым облегчением.
— Все вам надо дотошничать. Как я могу знать, долго ли, коротко, если я за собой этого не замечаю. И потом, что такое зазнайство? Или я в начальники стремился и вышел? Был работягой и остался. Я вам расскажу, как было со мною, а вы решайте. С головокружением я тогда ходил, вот как со мной было. Всюду меня приглашают, за красный стол сажают, бумажки с речами подкладывают, чтобы я их произносил… Закружилась моя голова, точно художник заметил.
Я грешным делом подумал: а что если Владимир подыгрывает мне, чтобы не противоречить задуманной концепции? Что если он, пусть даже бессознательно, подстраивается под схему идеального героя, каким тот представляется по литературе? Испытание славой является одним из самых искупительных, к тому же человеческий организм начисто лишен защитной реакции против такого испытания. И люди, не выдержавшие этого экзамена, не склонны сознаваться в провале, даже когда он очевиден для всех. Но у Затворницкого не было причин таиться от меня. Слишком хорошо мы знали друг друга, чтобы подыгрывать под схему. И он словно угадал мои суетные мысли.
— Вот что скажу, — продолжал Владимир. — Я ею скоро накушался, славы той. Вкусил, как говорится. Через что понял? Да через собственный карман. Непонятно? А я быстро сообразил. Слава моя по карману бьет. Я выступать еду, опытом меняюсь, а мои ребята тем часом вкалывают. Им прогрессивка, а мне только среднемесячная. И моральный момент. Они работают, а я по клубам катаюсь.
