счастливее других“. Эта маленькая женщина была бы счастлива, если бы называлась госпожой Леру… А между тем мысли об опасности, напротив, вызывали у госпожи де Шастеле прилив очаровательного мужества. В тот вечер, когда у меня вырвалась фраза: „Я буду сражаться против вас“, – какой взгляд кинула она на меня!.. А я? Что делаю я в Париже? Почему мне не помчаться в Нанси? Я на коленях выпросил бы у нее прощение за вспышку гнева, вызванную тем, что она не доверила мне своей тайны. Как тягостно сделать такое признание молодому человеку, да еще, быть может, любимому! И к чему? Я ведь никогда не заговаривал с нею о том, чтобы соединить наши судьбы».
– Вы рассердились? – робким тоном спросила госпожа де Вез.
Звук ее голоса заставил Люсьена очнуться. «Она уже не боится, – подумал он. – О боже мой, я, должно быть, молчал по крайней мере минуту!»
– Долго ли я мечтал?
– По меньшей мере три минуты, – ответила госпожа де Вез с невероятной снисходительностью, но в этой сознательно подчеркнутой снисходительности заключался легкий упрек жены всесильного министра, не привыкшей к такой рассеянности собеседника, и вдобавок еще в разговоре с глазу на глаз.
– Это потому, сударыня, что я поймал себя на чувстве к вам, в котором я упрекнул себя.
После того как Люсьен таким образом немного покривил душой, ему уже нечего было сказать госпоже де Вез. Он прибавил несколько учтивых слов, оставил ее покрасневшей до корней волос и поспешил запереться у себя в кабинете.
«Я забываю о жизни, – подумал он. – Это дурацкое честолюбие отвлекает меня от единственной вещи на свете, имеющей для меня значение. Смешно жертвовать своим сердцем в угоду честолюбию, не будучи вовсе честолюбивым… Я ведь не чудак какой-нибудь. Я просто хотел выказать мою признательность отцу. Но хватит этого… Они подумают, что я обижен, не получив ни повышения, ни креста.
Мои враги в министерстве, пожалуй, станут утверждать, что я отправился в Нанси повидаться с республиканцами. После того как телеграф сослужил мне службу, он теперь обернется против меня… Зачем прикасаться к этой дьявольской машине?» – почти смеясь, подумал Люсьен.
Приняв решение съездить в Нанси, Люсьен почувствовал себя человеком.
«Надо дождаться отца, он возвращается на днях. Это мой долг, и, кроме того, мне весьма хотелось бы узнать его мнение о моем поведении в Кане, которое вызывает такие нарекания в министерстве».
Вечером, чтобы не показаться обиженным, он был особенно блистательным у госпожи Гранде. В маленькой овальной гостиной, где собралось около тридцати человек, он стал центром беседы; все другие разговоры прекратились по крайней мере на двадцать минут.
Этот успех наэлектризовал госпожу Гранде. «Два-три таких момента каждый вечер – и мой салон станет первым в Париже». Когда гости переходили в бильярдную, она случайно очутилась рядом с Люсьеном, в стороне от других. Между тем как мужчины разбирали кии, она, стоя рядом с Люсьеном, обратилась к нему:
– Что делали вы по вечерам во время поездки в провинцию?
– Я думал об одной молодой женщине в Париже, в которую я страстно влюблен.
Он впервые говорил подобные вещи госпоже Гранде, и эта фраза пришлась весьма кстати. Госпожа Гранде минут пять наслаждалась ею, пока не вспомнила о роли, которую сама навязала себе в свете. В ней властно заговорило честолюбие, и, ничуть не насилуя себя, она гневно взглянула на Люсьена. Нежные слова ничего не стоили Люсьену: он был полон ими с тех пор, как решил поехать в Нанси.
Весь вечер Люсьен был крайне нежен с госпожой Гранде.
Глава пятьдесят четвертая
Из Авейрона, где его выбрали депутатом, господин Левен возвратился в самом радужном настроении.
– Воздух там теплый, куропатки великолепные, чудесные на вкус, а люди презабавные. Один из моих почтенных доверителей поручил мне прислать ему четыре пары хорошо сшитых сапог. Я должен начать с изучения достоинств парижских сапожников: ему требуется обувь изящной работы, но вместе с тем не лишенная солидности. Когда я наконец найду этого безукоризненного сапожника, я вручу ему старый сапог, который соблаговолил мне доверить господин де Мальгра. Мне надо также добиться ответвления шоссейной дороги на одно с четвертью лье в сторону дачного дома господина Кастане, разрешение на которое я поклялся получить у господина министра внутренних дел. Всего у меня пятьдесят три поручения, не считая тех, которые мне обещали еще прислать по почте.
Господин Левен рассказывал госпоже Левен и сыну о ловких приемах, при помощи которых он добился большинства в семь голосов, доставившего ему победу.
– Словом, я ни минуты не скучал в этом департаменте и чувствовал бы себя совершенно счастливым, если бы со мною там была моя жена. Уже сколько лет я не говорил так много и перед таким множеством скучных людей! Зато я пресытился официальной скукой и теми пошлостями по адресу правительства, которые приходилось там высказывать. Ни один из этих дураков-умеренных, повторяющих, не понимая, фразы того-то или того-то, никакими деньгами не может возместить мне смертельную скуку, которую внушает мне его присутствие. Расставаясь с этими людьми, я чувствую себя одуревшим еще час или два. Я скучен самому себе.
– Будь они более хитры или менее фанатичны, – заметила госпожа Левен, – они не были бы так скучны.
– А теперь расскажи мне о своих похождениях в Шампанье и в Кане, – обратился господин Левен к сыну.
– Рассказать вам подробно или вкратце?
– Подробно, – сказала госпожа Левен. – Твоя история очень позабавила меня. Я с удовольствием выслушаю ее вторично. Мне интересно знать, – обратилась она к мужу, – как вы к ней отнесетесь.
– Ну что ж, – с видом шутливой покорности согласился господин Левен, – сейчас без четверти одиннадцать; пусть приготовят пунш, а ты рассказывай.
Госпожа Левен знаком приказала лакею закрыть дверь.
В пять минут Люсьен рассказал об оскорблении, которому он подвергся в Блуа, и о выборах в Шампанье.
– В ваших советах я особенно нуждался в Кане.
И он обстоятельно рассказал обо всем, о чем мы не менее обстоятельно поведали нашим читателям.
В середине рассказа господин Левен начал задавать вопросы.
– Побольше подробностей, побольше подробностей, – говорил он сыну. – Все своеобразие и вся правда только в подробностях.
– Так вот как обошелся с тобою министр после твоего возвращения сюда! – воскликнул господин Левен в половине первого ночи.
Он, по-видимому, был сильно задет.
– Хорошо я действовал или плохо? – спросил Люсьен. – Говоря по правде, я и сам не знаю. Но после сражения, в пылу действий, мне казалось, что я тысячу раз прав, здесь же сомнения одолевают
