что самолет, — сказал Свинцов. — Впервые, что ли, видишь?
— Дурила! — закричал Чонкин. — И как же ты не можешь понять глупой своей головой! Дак ведь это ж за мной!
— Ну да! — усмехнулся, не веря, Свинцов.
— Вот тебе и «ну да». Эгей! — Чонкин вскочил на ноги, сорвал с головы пилотку и стал ею размахивать, приглашая летчиков снизиться. — Эй, ты! — кричал он, подпрыгивая в трясущейся телеге и не заботясь о равновесии. — Давай сюда! Вот он я, здеся!
Словно отвечая на призыв Чонкина, самолет резко клюнул носом и, набирая скорость, пошел на снижение.
— Давай! — кричал Чонкин, размахивая пилоткой. — Садися! На дорогу садися!
В его сознании все произошло как бы отдельно. Сначала он увидел, как вспороло на повороте дорогу. Фонтанчики пыли брызнули вверх и выстроились в ряд, соскользнувший к обочине. Потом уже услышал пулеметную очередь. Над самой головой Чонкина с ужасным воем самолет круто взмыл вверх, и Иван увидел на крыльях отчетливые кресты. Он не успел удивиться, потому что в это время лошадь рванула и понесла. Чонкин, потеряв равновесие, свалился с телеги.
Некоторое время он лежал, и ему казалось, что он убит. Самолет еще раз прошел над ним. Чонкин съежился. Самому себе он казался огромным, слишком огромным пятном на пыльной дороге. Он понимал, что надо укрыться, хотя бы за придорожные кусты, где он был бы не так заметен, но у него не хватало для этого сил. Наконец он поднялся и тут в третий раз увидел над собой самолет. Летчик, видимо, не ожидал, что Чонкин поднимется. Он дал очередь, но было поздно, пули вспороли землю далеко впереди.
— Во! — вскочив на ноги, крикнул Чонкин и покрутил у виска пальцем. — Дурак ненормальный!
Наверное, летчик обиделся. Но пока он выполнял боевой разворот, Чонкин со всех ног кинулся к лесу. И, вбежав в лес, прильнул грудью к большой сосне. Снова приблизился рев мотора. Мелькнули в просвете крылья с крестами, но на этот раз летчик Чонкина не увидел, и последняя очередь по кустам была уже совсем невпопад.
70
Выждав сколько-то времени и видя, что самолет не возвращается, Чонкин оторвался от сосны и двинулся дальше. Он шел напрямую, не зная куда и зачем, но зная почему и откуда, шел, впервые сознательно нарушив обязанности солдата и заключенного, впервые уклоняясь от уготованной ему судьбы.
Пройдя через болото и колючий кустарник, оказался он на неширокой поляне, посреди которой лежало большое трухлявое дерево с обрубленными ветвями.
Чонкин огляделся. Вокруг было тихо и мирно. Непуганый дятел долбил верхушку полуиссохшей сосны, и в осенней тоске где-то заливалась кукушка.
Он сел на ствол трухлявого дерева, перемотал одну портянку, принялся за вторую. Вдруг зашевелились и затрещали кусты.
«Медведь!» — обмирая, подумал Чонкин и с ботинком в руках вскочил на ноги.
Кусты раздвинулись, и на поляне, с разорванной щекой, с винтовкой и пустым вещмешком Чонкина, появился Свинцов. Глядя на Чонкина исподлобья, он приближался. Отступая вдоль дерева, Чонкин сбросил для удобства портянку и переложил ботинок из своей левой руки в правую. Ботинок, конечно, не граната и против винтовки оружие слабое, но если бы залепить им удачно в лоб…
— На, держи! — сказал Свинцов и кинул винтовку как на ученье.
Чонкин успел выронить ботинок и схватить винтовку, но ушиб большой палец.
— И это держи! — и у его ног плавно опустился пустой вещмешок.
Свинцов сел на дерево и, трогая корявым пальцем царапину на щеке, кратко объяснил свое поведение:
— Надумал и я от них убечь. — И криво усмехнулся. — Надоели.
Было как-то странно, чудно, непонятно. Обдумывая происшедшее, Чонкин подобрал портянку, сел поодаль от Свинцова. С одного конца портянка была совсем мокрая, с другого еще ничего. Отжав мокрый конец, он сухой приложил к ступне и стал пеленать ее, как ребенка.
— Демаскируешь, — покрутил носом Свинцов.
— Чего? — не понял Чонкин.
— Мотай, говорю, скорее, а то нас с тобой тут унюхают.
— А-а, — сказал Чонкин и, приняв слова Свинцова всерьез, заторопился.
Покончив с портянкой, натянул ботинок, поглядел на него критически — надолго не хватит.
Свинцов достал папиросы, одну протянул Чонкину, и тот взял ее осторожно, все еще опасаясь подвоха.
Закурили.
— Ну, что, — сказал Свинцов, помолчав, — далее вместе пойдем или же каждый поврозь?
— Куда идтить-то? — грустно вздохнул Чонкин.
— Куда? — переспросил Свинцов. — Да по лесам будем шататься. Поглубже зайдем, салаш построим и станем жить на воле, как хичники. А чего? — Свинцов вскинул голову. — Оружие есть, патроны есть, дичи всяческой настреляем, грибов, ягод насушим, компот варить будем. Компот любишь?
— Компот? — Чонкин посмотрел на Свинцова как на придурка. — Надо же! — покрутил головой. — Компот, говорит. Да для компота же сахар нужон.
— От сахара зубы болят, — возразил Свинцов, усмехаясь. — А вот, конечно бы, соли, да табачку, да спичек запасти надо. Ну, ничего. До Красного дочапаем, там поглядим. Ежели все спокойно, забежишь к Нюрке, на первое время чего надо возьмешь. Ну, побалуешься с ней напоследок. Оставаться не советую. Пымают. Согласный?
Насчет всего прочего Чонкин еще не обдумал, а встретиться с Нюрой хоть ненадолго желалось ему даже очень.
Вечерело, когда приблизились к Красному.
Оставив винтовку Свинцову, Чонкин вышел из лесу с пустым вещмешком. Пройдя часть пути берегом Тепы, поднялся он к стоявшим на отшибе амбарам и за ними долго таился, однако из-за амбаров ни черта не было видно.
Перебежал к Нюриной избе, ткнулся в дверь — заперта. Хотел было сунуться за ключом под половицу, да, услыхав отдаленные голоса, вгляделся и увидел, что в сумерках возле конторы снова народ сгустился, а на дороге, покрытая пылью, стоит легковая машина.
«Неужли обратно митинг?» — подумал Чонкин и, раздираемый опасным для него любопытством, двинулся сперва к забору, потом к избе Гладышева и короткой перебежкой к машине, а уж от нее к конторе.
Народ стоял, тесно сомкнувшись. Чонкин привстал на цыпочки, выдвинул вперед подбородок и раскрыл рот.
На крыльце конторы худой длинный немец в черном мундире и в очках размахивал руками, выкрикивая:
— Крестьяне! Победоносная германская армия пришла к вам на помощь и навсегда освободила вас от власти большевиков. Евреи и комиссары никогда больше не будут вас грабить. Германское верховное командование надеется, что вы с благодарностью встретите своих освободителей и добровольно сдадите излишки продуктов нашим уполномоченным.
Широко расставив ноги, впереди всех в своей широкополой соломенной шляпе стоял Кузьма Гладышев.
— Правильно! — говорил он, в нужных местах ударяя в ладоши.
Чонкин попятился назад к машине и, никем не замеченный, покинул деревню.
