Ознакомительная версия. Доступно 39 страниц из 192
В аудитории воцарилась тишина, и старуха снова принялась за вязание, словно собиралась заколоть спицами всех царей и священнослужителей, когда-либо живших на свете. Вдруг стало слышно хлещущий за окном дождь, голоса студентов во дворе, убийственное клацанье старушечьих вязальных спиц.
– Но если мы пойдём этим путём, – сказал Насер, – тогда китайцы действительно победили.
Опять повисла гудящая тишина.
– Они победили не просто так, – наконец сказала старуха. – У них нет Бога, а поклоняются они своим предкам и своим потомкам. Их гуманизм проложил им путь к науке, прогрессу – всему, в чём нам было отказано.
Снова тишина, ещё более глубокая, в которой было слышно рёв корабельных труб за стеной дождя.
– Вы говорите только о высших сословиях, – заметил Насер. – Зато у них калечили женщин: им перевязывали ноги, делая из них кочерыжки, так же, как подрезают крылья птицам. Всё это тоже Китай. Они жестокие твари, поверьте мне на слово. Я убедился в этом на войне. Не хочу рассказывать, что я видел, но клянусь, я знаю, о чём говорю. У них нет понятия божества, и поэтому нет этических норм; ничто не запрещает им быть жестокими, и поэтому они жестоки. Неимоверно жестоки. Человечество за пределами Китая они не считают за людей. Только ханьцы люди. А остальные – то есть мы, хуэй-хуэй, всё равно что псы. Они высокомерны, жестоки сверх всякой меры; мне не нравится мысль о том, чтобы подражать им, о том, чтобы их победа в войне стала настолько абсолютной.
– Мы были немногим лучше них, – заметила Кирана.
– Не тогда, когда вели себя как истинные мусульмане. Мне кажется, было бы хорошим заданием для урока истории выделить лучшие черты ислама, прошедшие испытание историей, и попробовать понять, можно ли ориентироваться на них сегодня. Каждая сура Корана напоминает нам своими вступительными словами, басмала: «Во имя Бога, милостивого, милосердного». Сострадание, милосердие – как они выражены у нас? Этих концепций нет у китайцев. Буддисты пытались внедрять их, а к ним относились как к нищим и ворам. Но это сакраментальные идеи, и они занимают центральное место в исламе. В наших глазах все люди являются одной семьёй, где правит сострадание и милосердие. Вот что внушал нам Мухаммед, которому внушил это Аллах или его внутреннее чувство справедливости, Аллах, живущий в каждом из нас. Вот что ислам для меня! Вот за что я сражался на войне. Вот то, что мы можем предложить миру и чего нет у китайцев. Любовь, проще говоря. Любовь.
– Но если мы сами не живём по этим правилам…
– Нет! – сказал Насер. – Не нужно нас этим попрекать. Что-то я не вижу, чтобы хоть один народ на Земле до сих пор жил, руководствуясь только лучшими побуждениями. Наверное, именно это и увидел Мухаммед, оглядевшись вокруг. Варварство повсюду, людей, уподобившихся зверям. Потому каждая сура и начинается с призыва к милосердию.
– Ты говоришь, как буддист, – сказал кто-то.
Старый солдат был готов это признать.
– Сострадание – разве не это они ставят во главу угла? Мне нравится то, что делают буддисты в этом мире. Они хорошо на нас влияют. Они хорошо повлияли на японцев и на ходеносауни. Я читал в книгах, что весь наш научный прогресс проистекает от японской диаспоры, последней и самой сильной из буддийских диаспор. Японцы переняли идеи древних греков и самаркандцев.
Кирана сказала:
– Возможно, нам следует найти наиболее буддийские аспекты ислама и развить их.
– А я говорю: бросьте прошлое! – клац, клац, клац…
Насер покачал головой.
– Тогда может зародиться новое – научное – варварство. Как во время войны. Мы должны сохранять ценности, которые говорят о добре и воспитывают сострадание. Использовать лучшее из старого, чтобы проложить новый путь, лучше предыдущего.
– Такой подход мне нравится, – сказала Кирана. – Именно к этому, в конце концов, и призывал Мухаммед.
8
Отсюда и горький скептицизм старухи, и упрямая надежда ветерана, и неиссякаемые вопросы Кираны – вопросы, к ответам на которые никогда не удавалось подобраться, высекавшие идею за идеей, которые испытываются на прочность её пониманием вещей и тридцатью годами жадного чтения и нищей жизни за доками Нсары. Будур, кутаясь в клеёнчатый плащ и опустив голову, под моросящим дождём возвращалась домой, в завию, и чувствовала, как сгущаются вокруг невидимые материи: жаркое, мимолётное неодобрение увечных молодых мужчин, проходящих мимо по улице, облака, опускающиеся над головой, тайные миры, заключённые во всём, над чем работала в лаборатории тётя Идельба. Подметая по ночам полы и восполняя резервы пустой лаборатории, она чувствовала… соблазн. Что-то великое крылось в квинтэссенции всех этих трудов, в формулах, нацарапанных на доске. За экспериментами физиков стояли годы, даже столетия вычислений, теперь воплотившихся в материальные исследования, способные породить новые миры. Будур подозревала, что никогда не сможет освоить подобную математику, но лаборатория должна была работать так, чтобы ничто не тормозило прогресс, и она стала брать на себя организацию снабжения, ведение хозяйства в кухнях и столовой, оплату счетов (счёт за ци был огромным).
Между тем диалог учёных продолжался, такой же бесконечный, как и беседы в кафе. Идельба и её племянник Пьяли проводили долгие совещания у доски, перебрасываясь мыслями, предлагая пути решения своих загадок; они уходили в работу с головой, иногда радуясь, но часто тревожась, и тогда голос Идельбы делался резким, словно уравнения сообщали ей какие-то неприятные новости, в которые она не могла до конца поверить. И снова она подолгу висела на телефоне, на этот раз в маленькой каморке в завии, и часто уходила, не сказав куда. Будур не знала, связаны ли эти события между собой. Она многого не знала о жизни Идельбы. Мужчины, с которыми она разговаривала у дверей завии, посылки, звонки… Судя по вертикальным морщинкам, пролёгшим между бровями, забот у тёти было много. Эта жизнь казалась какой-то совсем непростой.
– Что не так с исследованием, которое вы проводите с Пьяли и другими учёными? – спросила Будур однажды вечером, когда Идельба методично убирала свой рабочий стол.
Они остались тут одни, и Будур чувствовала глубокое удовлетворение от этого факта, от того, что здесь, в Нсаре, им доверяли важные дела; именно это придало ей смелости расспросить тётю.
Идельба прервала уборку и подняла на неё глаза.
– Причины для беспокойства у нас есть, так, по крайней мере, нам кажется. Но ты не должна никому об этом рассказывать. Но, в общем, как я уже говорила, мир состоит из атомов, крошечных частиц с сердечными узлами, вокруг которых в концентрических оболочках движутся молниеносные пылинки. И всё это до того маленьких размеров, что трудно себе даже представить. Каждая соринка, которую ты сметаешь, состоит из миллионов таких частиц. В кончиках твоих пальцев их миллиарды.
Она пошевелила в воздухе испачканными руками.
– И всё же в каждом атоме хранится много энергии. Воистину, они как запертые молнии, столько в них ци-энергии, – только вообрази себе такую сумасшедшую силу. В каждой единице – по многу ци-триллионов, – она указала на большую круглую мандалу, начерченную на стене, таблицу элементов с арабскими буквами и цифрами, инкрустированными множеством дополнительных точек. – И, как я уже говорила, сила внутри сердечного узла удерживает всю эту энергию вместе, сила невероятно мощная на самых малых расстояниях, связывающая энергию молнии с узлом настолько крепко, чтобы она никогда бы не высвободилась. И это замечательно, потому что количество содержащейся в нём энергии действительно велико. Она пульсирует вокруг нас.
Ознакомительная версия. Доступно 39 страниц из 192
