— «Как сейчас помню, вроде был и такой правитель, — напрягает память Свен Эстридсон, — и даже хороший был человек, а больше и сказать о нем нечего. Потом пришли правители свеонов и все захватили. А потом пришли другие завоеватели. Но тоже ничем особенным себя не отметили». И вот из этой-то безликой череды мелких правителей, не способных у себя дома создать что-то существенное, норманисты пытаются выводить русского князя Олега Вещего!
«Не исключено, что выходцем из этой среды (т. е. из среды квазиисторичес-ких персонажей. — Л. Г.), — делает Мельникова ни на чем не основанное заключение, — был и тот Хельги, который оказался в Восточной Европе, во главе смешанного войска захватил Киев и стал великим русским князем»[854].
Так что, исторических персонажей нет, предлагаются только квазиисторические, то бишь вымышленные. Занавес падает, finita la comedia. Ничем иным, как комедией из театра абсурда не назовешь ту ущербную картину, которую норманисты пытается натянуть на великие исторические события из русской истории ІХ-ХІ веков.
Исконные древнерусские имена Вольг/Ольг/Олег и Вольга/Ольга
Олег и Ольга — древнерусские имена из самого архаичного именного слоя. Как всякие древние имена, они видоизменялись, принимали разную форму. Наиболее архаичные формы это — Вольг/Вольга для мужского рода и Вольга/ Волга для женского рода, но в летописях наряду с ними можно видеть Олег и Ольга, поскольку чередование с начальной в и без нее было типично для древнерусского языка. В летописях можно встретить эти имена в обоих вариантах, т. е. как с начальной в как Волга, так и без нее как Ольга/Олга. Вот несколько примеров из ПВЛ: «Вольга же бише в Киевѣ сѣ сыном своим дѣтьским Святославом…», но далее: «И послаша деревляне лучьшие мужи, числом 20, в лодьи к Ользе… Ольга же повелѣ ископати яму велику… И заутра Волга сѣдящи в теремѣ…» Или такие фразы: «Вольга же, раздая воем по голуби… И повеле Ольга…», «иде Вольга Ноугороду и устави по Месте повосты…»[855]. В Ипатьевской летописи под 1196 г. встречается написание Вольгович наряду с Олеговичи.
Древность мужского имени Вольга подтвержадается тем, что данное имя сохранилось в былинах. Это, например, известный Вольга Святославьевич, богатырь наших былин. Данный цикл былин принадлежит к наиболее архаичному слою в русском былинном эпосе. По какому праву норманисты начинают свой анализ с формы Олег, а не с формы Вольга? Потому что введение архаичной именной формы Вольга может нарушить стройность германофильской казуистики.
Чередование с начальной в и без нее было типично для древнерусского языка: возеро < озеро, востров < остров, вострый < острый и т. д. Соотвественно, типичным для русского языка является переход Вольга < Волы < Ольг. Однако для древнерусского языка был типичен и переход начального е в о и обратно, напр.: озеро — езеро, орел — ерел, елень — олень, един — один, Елена — Олена (например, в ПВЛ сказано: «речено ей во крещении Олена»), Омельян-Емельян. Соответственно, Вольга < Ольга < Ельга самые обычные для древнерусского именослова чередования. Поэтому византийские авторы имели полное право изобразить имя Ольга как Ελγα. Но исследователь прошлого века М. Халанский находил и написание Οϋλγα на миниатюре I. Куропалата, изображавшей прием русской княгини во дворе византийского императора[856].
Так что византийским соседям были известны обе формы имени: и Ольга, и Елга. Но в латыни и в германских языках перед гласной часто ставился знак придыхания h (haben, history), соответственно, в огласовке этих языков древнерусская Ельга стала Хельгой. Поэтому германская Хельга — от русской Ельги, а не наоборот.
Но как же могли лингвисты так запутаться? Ведь здесь речь идет о достаточно широких лингвистических кругах. И опять недобрым словом приходится вспомнить рудбекианизм и его вторую составляющую, т. е. созданную Рудбеком псевдоидею этнической карты Восточной Европы в древности, к которой, как это ни странно, восходят истоки наших представлений о том, что в Восточной Европе первыми поселенцами были финно-угорские народы, а славяне, то бишь русские появились в Восточной Европе позднее всех.
Ранее я уже объяснила, зачем Рудбеку надо было вдаваться в эти вопросы. Пусковой механизм для данных «исканий» сработал еще в начале XVII в. — это была неожиданная возможность для маленькой Швеции отхватить и присвоить куски большого Русского государства. Но всякое неправое дело нуждается в идеологическом обосновании. Шведским историкам и литераторам последовал заказ от первого лица, т. е. бишь от короля, создать новейшую концепцию истории Восточной Европы с древнейших времен, но без русских. В результате был разработан проект «Швеция, как древняя Гиперборея», где утверждалось, что гипербореи из античных источников были прямыми предками шведов, и соответственно, предки шведов или германцы, освоили Восточную Европу задолго до других народов. Эти фантазии развил духовный отец норманизма Рудбек, который дополнил картину: в постгиперборейские времена финны заселили восточноевропейские земли задолго до славян, а шведы уже под именем варягов владычествовали над ними и собирали с них дань, а русских на севере и в центре Европы и близко «не стояло».
Эта выдуманная история создавались как политический миф с сугубо прагматическими целями: в обоснование «исконного» исторического права Швеции на восточноевропейские территории, или как минимум, на завоеванные новгородские земли в период Смутного времени, на которых предки шведов владычествовали задолго до русских. Безумные фантазии «Атлантиды» Рудбека были провозглашены шведскими властями как непререкаемая историческая истина, преподавались в учебных заведениях, в том числе и в Финляндии, которая была частью шведского королевства. И когда в начале XIX в. Финляндия вошла как княжество в состав Российской империи, то вся эта рудбекианистская ученость хлынула в российские университеты и была там многими принята за научные открытия, поскольку общественное мнение российского общества к началу XIX в. под влиянием галломании уже прониклось верой: все, что с Запада — это все самое передовое и архинаучное.
В российской науке развитие рудбекианистских представлений об этнической карте Восточной Европы в древности получило прежде всего в трудах финских филологов и фольклористов, таких как М. А. Кастрен (1813–1853), Д. Европеус (1820–1884) и др. Эта плеяда финских деятелей культуры принадлежала поколению финской интеллигенции, сложившемуся на волне пробуждения национального самосознания в Финляндии в первой четверти XIX века.
Большую известность получили
