Тем не менее, я умолчал о Вашем байстрюке, поскольку он байстрюк и останется байстрюком, несмотря на то, что Ваша подруга Жерсанда по доброте душевной усыновила его и дала ему свою фамилию. Господь спас меня, за что я ему безмерно благодарен, поскольку уверен, что рано ила поздно Вам удалось бы ввести в мой дом этого байстрюка, так называемого Вашего крестного сына.
Но я не собираюсь изливать всю свою горечь на страницах этого письма. Я просто хочу принести Вам свои извинения. Конечно, ничто не может оправдать мое поведение в тот вечер, когда я узнал правду о Вашем прошлом.
Я злоупотребил своей мужской силой и изнасиловал Вас. Мне очень жаль, и я прошу у Вас прощения. Тогда мой рассудок помутился от ярости, я потерял над собой контроль и теперь денно и нощно раскаиваюсь в содеянном. Надеюсь, признание поможет мне избавиться от угрызений совести.
Прежде я не действовал подобным образом ни при каких обстоятельствах. Иногда я задаю себе вопрос: почему Вы не сопротивлялись? Вы боялись скандала? Или Вам свойственно уступать желаниям любого мужчины? Как бы там ни было, это плохие воспоминания как для меня, так и для Вас, полагаю.
Несмотря на обиду и безмерную печаль, я поздравляю Вас с 1881 годом.
Филипп.
Доктор Кост скомкал и это письмо, сочтя его оскорбительным для Анжелины. Разгневанный и раздраженный, он собрал все черновики и бросил их в маленький камин, в котором горели два дубовых полена исключительно для уюта, поскольку в доме было центральное отопление.
«Я напишу ей в новом году, когда немного успокоюсь, — говорил себе доктор Кост. — Пошлю открытку с пожеланиями всего доброго… Нет, я считаю необходимым еще раз высказать, насколько я возмущен и разочарован. Господи! Ничто другое меня не интересует! Я мечусь, как хищник в клетке».
Сбитый с толку Филипп присел на кровать. Он слышал, как в гостиной играла на пианино одна из племянниц, наверняка более талантливая Эжени. В следующую минуту залаяла собачка его матери. До Филиппа доносились веселые возгласы и смех.
«Жизнь продолжается, — думал доктор Кост, глядя, как огонь пожирает бумагу. — Второго января я уеду в Тулузу и там, в коридорах и залах, буду искать глазами изящный силуэт Анжелины. Господи, как мне ее не хватает! Я не представляю свое будущее без нее. Черт возьми, мы же были помолвлены! Теперь все кончено. О, если бы она поведала мне о своих ошибках в других обстоятельствах! В один из вечеров, когда мы были вместе, в фиакре или в саду. Она, расплакавшись, прижалась бы ко мне, моля о снисхождении и прощении. Конечно, сначала я был бы шокирован, даже рассердился бы, но, сжалившись над ней, видя ее печаль и раскаяние, я смог бы простить ее. Увы, нет! Я до сих пор вижу, как она с достоинством холодно бросает мне в лицо, что любила другого мужчину. Более того, она осмелилась представить мне ребенка, рожденного от этой связи, выдав его за своего крестника! Боже, какое лицемерие! Я не помню, чтобы она покраснела или хотя бы смутилась, когда держала этого мальчишку на коленях».
Филипп встал и прижался лбом к стеклу. Сад, усыпанный свежевыпавшим снегом, выглядел романтично.
— Но я вдвое старше ее, — бормотал Филипп. — У меня пробивается седина, а единственным моим украшением служат очки, как говорят мои племянницы. Я поверил, что такая юная и красивая девушка, как Анжелина, может меня полюбить. Каким же я был болваном! Она нуждалась в моей поддержке, чтобы получить диплом, несмотря на свои похождения и недисциплинированность.
Доктор Кост печально вздохнул. В глубине души он знал, что лжет самому себе.
«Любая женщина, уверенная в своих силах, не упустила бы возможности выйти замуж за обеспеченного доктора. Сгорая от страсти, обезумев от желания, я в первую брачную ночь, возможно, и не обратил бы внимания на ее недевственность. Мне неоднократно приходилось осматривать девушек, плева которых оказывалась чуть надорванной или слишком гибкой. Я должен, да, я должен забыть Анжелину, взгляд ее аметистовых глаз, ее смех, запах кожи, ее нежные бедра, живот… Странно, но у этой рыжей — хотя ее волосы очень темные, она все же рыжая — нет веснушек. У нее такой светлый, такой приятный цвет лица».
С тяжелым сердцем доктор Кост снова сел за секретер. Перо быстро выводило строки:
Анжелина, моя дорогая!
Я никогда не смирюсь с тем, что потерял Вас, хотя по-прежнему разгневан. Разумеется, Вы бессовестно мне лгали, боясь моей ответной реакции. Но я повел себя с Вами как настоящий грубиян. Поверьте, я глубоко раскаиваюсь. Простите меня, как я прощаю Вас в канун Рождества.
Мы могли быть так счастливы вдвоем! Умоляю Вас, ответьте мне.
Ваш Филипп.
Вздохнув с облегчением, доктор Кост согнул письмо вдвое и вложил его в конверт. Через час кучер отвез письмо на почту.
* * *
В это время Розетта бодрым шагом шла по дороге к Сен-Жирону. Она миновала базарную площадь, где зимние ветры сорвали листву с лип. Гордый средневековый город не имел никаких тайн от Розетты, поселившейся две недели назад в доме Анжелины.
Неожиданная прогулка пришлась девушке по душе. По-детски радуясь, она продвигалась вперед по уже полюбившимся ей улицам, ставшим в тот вечер еще красивее благодаря искрящемуся рыхлому снегу.
— Я — мадемуазель Анжелина в шапочке с вуалью. Муфта греет мои руки-ки-ки-ки! — тихо напевала Розетта, когда была уверена, что ее никто не слышит.
На улице Нобль она столкнулась со звонарем Сатурненом. Не различив под тюлевой вуалью лица, он принял ее за Анжелину, несомненно, из-за манто, покрой, ткань и отделка которого привлекали к себе внимание.
— Э-э, нет! Это не мадемуазель Анжелина. Я ее служанка, — вежливо поправила звонаря Розетта.
На площади с фонтаном двое мужчин в черных костюмах и котелках поприветствовали ее кивком головы.
«Они думают, что я дама, молодая прекрасная дама», — с гордостью сказала себе девушка.
Наконец Розетта, охваченная эйфорией, позвонила в дверь дома Форов, богатых бумагопромышленников, твердя себе, что должна держаться вежливо и говорить правильно. Но дверь ей открыла служанка, одетая в черное платье и белоснежные фартук и чепец.
— Здравствуйте! Я принесла блузку вашей хозяйке от мадемуазель Анжелины, — сказала Розетта гораздо громче, чем хотела.
— Прекрасно! Входите, — ответила горничная. — Я подумала, что пришла сама мадемуазель Анжелина. И вовсе не обязательно так громко кричать.
— Простите, — смутившись, пролепетала Розетта.
— Мадам занята. Ждите здесь. Сейчас я с вами расплачусь, — повелительным тоном сказала горничная.
Поджав губы, она забрала сверток. Розетта с трудом сдержала вздох. Она предусмотрительно осталась стоять на циновке, но это не мешало ей рассматривать обстановку. На стенах, обтянутых зеленым бархатом, висели картины в золоченых рамах, пол был выложен черной и белой плиткой в шахматном порядке. За анфиладой стеклянных дверей угадывались другие диковинки: хрустальные люстры, добротная мебель.
