Энрисса внимательно слушала: трогательная романтическая история, впору написать любовный роман на триста страниц, с прологом и эпилогом. Впечатлительные девицы обрыдаются! Но она и в юности не увлекалась сладостной отравой для молодых сердец. Далара, похоже, говорила правду — в роду Аэллин могла быть эльфийская кровь. Но при этом — она лгала, Энрисса кожей чувствовала ложь. Женщина, которая любила, женщина, потерявшая детей и пережившая предательство, не будет вот так спокойно говорить о прошлом, словно пересказывая старинную легенду. Голос может быть спокоен, на лице — равнодушие, но глаза выдадут. А у рыжеволосой во взгляде читалось только напряжение: поверит или нет? И пусть не говорят, что у эльфов все по-другому. Кто способен любить, способен и переживать боль.
Далара лжет, Хранитель уверен в своих словах, но мальчик… только маленький мальчик, пускай из-за него и погибло столько людей. И если он Восьмой или Тварь — сколько еще погибнет… Какой великолепный способ отомстить Дейкар! Она негромко рассмеялась: вот уж воистину, после меня — хоть конец времен. Наместница поднялась, отодвинула стул, подошла вплотную к кровати, посмотрела на мальчика. Леар по-прежнему спал, наместница вгляделась в его лицо, улыбнулась, заметив чернильное пятно под носом — и впрямь книжник растет, вот, пальцы тоже в чернилах.
Великие боги, как же она устала постоянно выбирать! И что ни выбор — так судьбы мира в ее руках! Решайте, ваше величество, только вы можете спасти, только вы можете выбрать, только вы знаете, как надо! Но она устала знать. Рука сама собой тянулась погладить мальчика по мягким черным волосам. Хранитель и Далара напряженно следили за ней, не смея прервать раздумья наместницы. Каждый надеялся, что Энрисса примет его сторону. К Ареду и Ареда, и Тварь, пусть мир сам позаботится о себе! Она не станет убивать ребенка, будь он хоть эльф, хоть Аэллин, хоть сам Проклятый во плоти. Пусть растет при библиотеке, если окажется, что вокруг мальчишки слишком много странностей — убрать его всегда успеется. Даже темные боги не вырастают за один день.
— Мне кажется, уважаемый Хранитель, что Даларе, раз ее магия породила эти узы, виднее, что такое этот ребенок. Кроме того, только что из-за этого мальчика уже случился один мятеж, и я не желаю подавлять второй. Леар Аэллин станет вашим учеником, и будьте так любезны относиться к нему как к осиротевшему ребенку, а не воплощенному злу. То, что он сделал — чудовищно, но он не в ответе за чужую магию, и уж тем более не должен знать, что против воли стал отцеубийцей, раз уж боги, в милосердии своем, позволили ему об этом забыть. Пусть растет под вашим присмотром. Через год я выслушаю вас еще раз, если вы все еще будете настаивать на своем — я подумаю.
CXI
— А тебе говорю, госпожа его к себе и близко не пускает! — Убежденно заявила горничная герцогини своей младшей сестре, три дня назад нанявшейся служить во дворец.
— Ну как же так, она ведь ему жена, вон, сыну третий год, а ты говоришь — не пускает.
Вторая бутылка опустела наполовину, первая давно стояла под столом. Короткая ночь после долгого дня — летний праздник, все празднуют на берегу, из окон видны костры, доносится музыка, а им приходится сидеть под крышей, ждать, пока герцогиня Ивенна заснет. А она по ночам и не спит почти, уже под утро ложится, отгорят сегодня костры без сестер, других девушек целовать-обнимать будут. Ну как тут с горя не выпить?
— А что сын? Ты на него посмотри! Волосы — что золотая монета, и глаза синие! А этот Пасуаш — кареглазый, и волосы у него — как орех цветом! И то он их красит!..
— Не может быть!
— Красит, ореховой настойкой красит! Мне его слуга рассказывал. Ох и герцога нам наместница назначила… То ли дело, прежний, — старшая сестра мечтательно улыбнулась, пальцы привычно ухватили золотую подвеску — маленький краб, обхвативший клешнями серебристую жемчужинку, памятный подарок. — Уж поверь мне, не ради золотого по утру к нему вечером приходили!
Девушки успели опьянеть, а то бы не посмели нового герцога ругать, а уж тем паче — вспоминать старого. Этот, новый, привык во дворце королевском наушничать, так и здесь такие же порядки завел, все про всех знает, во все нос сует… Младшая сестра недоверчиво посмотрела на старшую:
— Так что же это получается?
— А вот то и получается. Герцогиня-то — черноволосая. А маленький лорд — сама видела. Вот оно самое и получается.
— А почему все молчат?
— Потому и молчат! Старших-то мальчиков отправили невесть куда, на край света, чтобы, значит, не наследовали, спасибо хоть, не убили. А этот — вроде как бы Пасуаша сын, по срокам и так и этак быть может.
— А он что, тоже не знает?
— А где ты мужика видела, что до девяти считать умеет? Если не назавтра после свадьбы рожаешь — отбрехаешься.
Младшая из девушек вылила в кружку остаток вина:
— А хорошо ведь, что не его сын. Мне этот герцог не нравится, толстый, как зажмет — не вырвешься. И пахнет от него «благовониями». Уж не знаю, что там за благо, а воняяяет…
Старшая сочувственно кивнула — нравится, не нравится, а куда ты, красавица, денешься. С герцогом спорить не будешь, ляжешь и ножки раздвинешь, а что противный — так глаза закрывай. Три дня всего сестра во дворце, а уже успела попасться! Да, плохие времена пришли, раньше все не так было. За прежним хозяином служанки сами бегали, а от этого — убегают.
— Да, хорошо. Вырастет — все по-старому будет, — и она потянулась за третьей бутылкой.
* * *
Загорелая женщина в зеленом платье шла босиком по самой кромке воды и вела за руку золотоволосого малыша. Чайки назойливо кружили над их головами, орали чуть ли не в уши, выпрашивали еду, но мальчик уже скормил им припасенный кусок хлеба, и теперь только показывал пустую ладошку, но глупые птицы не понимали, продолжали кричать. Ивенна присела на покрытый соляными разводами камень, наполовину скрытый водой, и отпустила сына побегать по воде. Даже в мыслях она называла его сыном, превращая поражение в победу. Мальчик забежал слишком далеко, вода дошла ему до пояса, и Ивенна забеспокоилась — но малыш остановился; взрослым моряцким жестом он поднес ладонь к глазам, заслонившись от солнца, и радостно закричал:
— Мама, мама! Смотри, кораблики!
В гавань входили три каравеллы. Желтые флаги Навио переплетались на ветру с черно-зелеными вымпелами рода Эльотоно. Корабли вернулись домой.
