— Так вот откуда деньги.
— Это еще не все, — продолжал Алан. — Очевидно, у них не такие тесные связи с Богом, как они заявляют, потому что она умерла, Флора то есть. В их центре или штаб-квартире. Какое-то время это замалчивали, но теперь все всплыло. Делом заинтересовались власти, а также дальние родственники. Которые склонны думать, что Флору, видимо, обманули и ограбили. — О боже мой.
— Во всяком случае, эти деньги теперь, мягко говоря, оспариваются. Никто не знает, чем все обернется. Может быть, они выиграют. Они, конечно, сейчас в ударе. Но всякое может быть.
Роузи долго молчала. За окном Алана Баттермана светало.
— Алан, нам надо встретиться сегодня утром, — сказала она. — Мне очень нужно.
— Я буду в суде.
— Я имею в виду, прямо сейчас. Я… собираюсь кое-что сделать сегодня, но мне нужен ваш совет. Я сомневалась, стоит ли, но теперь думаю, что надо. Я не отниму у вас много времени. Пожалуйста.
— Вы так спросить не можете?
— Мне надо вас видеть. Когда вы услышите, поймете почему. Алан, может быть, вы после этого перестанете иметь со мной дело, но если даже так, я пойму.
Духов великое множество, учил Джордано Бруно{550}, их больше, чем созданий телесных — собак, звезд, камней, роз. Они смертны, хотя многие и живут невероятно долго; одни хороши, другие дурны, а некоторые ни то ни се; они бывают пугливы и слабы, свирепы и ужасны, мирны и неповоротливы, глупы и мудры. Тех, которые толпились вокруг Пирса, пока он карабкался на гору Ранда, Ноланец мог бы поделить на несколько разновидностей. Есть демоны, которые слышат и понимают нашу речь, а есть такие, которые не слышат; есть великие огненные боги, которым от нас ничего не нужно, и демоны, которые водятся с нами по-свойски; есть те, кто любит нас, и те, кто нас избегает, «беглецы от света, камнебросатели, чьи удары, однако, безопасны»: такие частенько швыряли булыжниками в молодого Бруно и его ноланских друзей близ руин храма Портуна{551}, что на горе Чикала, которая столь схожа с этой.
Никогда не знаешь, в каком облике встретишь демона. Блуждающие духи могут поселиться в растениях, драгоценных камнях, животных. И точно, Пирс вдруг почуял за спиной опас-ность, обернулся и увидел в нескольких шагах от себя большого черного пса, который тихо шел за ним следом, красный язык наружу, глаза как угольки.
МЕФИСТОФЕЛЬ. Schwarzer Pudel, редчайший из его обликов. Об этом в наши времена знают лишь те, кто прочитал где-нибудь, — а Пирс как раз читал; но как знание заставляет сердце так бешено биться, как интеллектуальный Смысл преображается в физиологический Ужас одним толчком? Ведь, увидев собаку так близко, Пирс втянул воздух, как всякое перепуганное млекопитающее, которому может понадобиться воздух для близкого сражения; локти расставлены, и когти наготове; и сам он оскалил клыки. Пирс сделал все это в один миг, не задумываясь, — несчастное животное. Пес (обычный пес, это за миг стало ясно) лишь наклонил голову вопросительно и помахал хвостом. Человече, я пребуду с тобой.{552}
И они пошли вместе. Пирсу вспомнилась та кроха-волчица, которую он с кузинами когда-то, в отсутствие Винни и Сэма, приютил и приручил или попытался приручить. Он начал рассказывать эту историю своим собеседникам и вскоре понял, что ничего такого не было. Конечно, не было. А потом он поймал себя на том, что беседует с кем-то новым, кого раньше не замечал: не с Питом Терстоном, призрачной Роз или Майком Мучо; не с Робби или иным порождением фантазии, и не с девочкой из Кентукки, волчонком, чье имя он никак не мог вспомнить. А говорил он с обычной девочкой. Лет девяти, в гольфах и клетчатом килте, застегнутом серебряной английской булавкой; на носу у нее, вероятно, большие очки ученого вида, а лоб — широкий и нежный. Он говорил с ней и слушал, как она отвечает, а вскоре и увидел ее.
Если бы все действительно зависело от меня, говорил он ей, думаю, все было бы иначе.
И как было бы? — спрашивала она.
Не стоял бы такой мрак, говорил Пирс. Ну, не так часто.
И? — спрашивала она.
Я бы хотел, говорил Пирс, ощущая комок в горле, словно говорил вслух; я бы хотел, чтобы земля вернулась. Чтобы ею все начиналось, а не заканчивалось. И кроме нее — ничего. Просто земля.
Как это? — спросила она; такая взрослая на вид, а понимает, видимо, меньше, чем он думал. Пирс хотел сказать: если бы это зависело от него, то он хотел бы, чтобы это от него не зависело. Он хотел бы появиться в самом конце череды, среди себе подобных, среди поздних потомков миллиарда предков; он хотел твердо знать, что не прибыл откуда-то извне, но рожден здесь, на земле, куда в конце концов и ляжет. Вот и все. Он хотел отказаться от своего поручения, от своего долга. Пресловутый Смысл навалился на него и поймал, как в ловушку, и от этого было тошно; но для Пирса ничего бы не изменилось, даже если бы в мире не оказалось никакого смысла, лишь множество разрозненных явлений, и намерения оборачивались случайными последствиями, которые не связаны с желанием и нуждой человека, но все же порождены ими (так безумец разбивает тарелки, пытаясь защититься от врагов): он хотел, чтобы все это прекратилось. Вот и все.
Если этого ты хочешь, сказала она, тебе придется сделать все самому.
Я делал то, что полагал долгом, отвечал он и потерпел неудачу. Я хочу на волю.
Дело твое, сказала она. Nunc dimittis[91]{553}. С утра опять в луга и лес.{554}
Но как же Сэм? — воскликнул он, обращаясь то ли к ней, то ли к яснеющему воздуху. Как же Роз? С ними все будет хорошо? С ней все будет хорошо?
Не твоя то забота, ответила она.
Отпустить пойманную душу, как слишком мелкую форель, порой доставляет богам удовольствие не меньшее, чем изловить ее заново. А может, просто солнце наконец встало, согрев землю и щеку Пирса и сделав мир реальным — реальным даже для него; а может, бессонные ночи, стрессы от безнадежных усилий и долгий подъем в гору натощак — все вместе выбросило в мозг эндорфин; то же бывает со слабеющими атлетами, которые нежданно обретают приток спокойной мощи, и мир проясняется, и цель оказывается легко достижимой: нейрохимический процесс, с которым тогда, на сломе эпох, как раз начинали разбираться в далеких лабораториях. Что бы ни было причиной, в тот миг сгинули все.
Все: демоны-наблюдатели, выкликатели имен и камнебросатели, Пит и Рэй, динамены и динаметки; Пирс видел, как они удирают, уменьшаясь и рассыпаясь. Все силы, и мучители, и помощники, и даже та, которая только что отвечала ему. «Они сложились в-10-еро, точно арабские шатры, и потихоньку, крадучись ушли», — как говорил Енос, бывший одним из них.
