На крыльце сидел мальчик и смотрел на океан и звезды.
Даллас негромко приветствовал его:
— Здравствуй, малыш!
Мальчик повернулся к незнакомцу.
— Здравствуйте, сэр!
Даллас остановился и улыбнулся, заметив сосредоточенное выражение лица ребенка.
— Что это ты делаешь?
— Слушаю. Мне кажется, будто бьется большое сердце.
— Это сердце океана, — сказал Даллас, — дыхание огромного темного мира.
Мальчик молчал. Его обуревал восторг и одновременно страх.
— Страшно? — спросил Даллас. Мальчик кивнул.
— Нас всегда влечет самое страшное, неизвестное, потому что оно и является самым прекрасным — мы чувствуем это. Знаешь, там, в глубине, есть пещеры, разукрашенные, как дворцы, освещенные райским светом, идущим из-под воды, и много-много всяких чудес.
Барни, всегда отличавшийся живым воображением, изумленно и радостно слушал его. С ним рядом никогда еще не было друга-мужчины, и он сразу почувствовал доверие к незнакомцу.
— А вы кто? — спросил он.
— Я приехал к твоей маме.
— С кем ты разговариваешь, Барни? — послышался голос, и появилась Тереза. Даллас взглянул на нее. В старом платьице, которое, должно быть, носила еще подростком, и с завязанными лентой волосами она казалась совсем девчонкой.
— Ты? — растерянно произнесла она.
Даллас выпрямился во весь рост и смотрел на ту, которую знал, казалось бы, так хорошо и в то же время не мог до конца разгадать, как не мог понять своего к ней влечения, сейчас — более сильного, чем когда-либо.
— Да, я.
— Как ты меня нашел? — пробормотала Тереза. Она инстинктивно старалась оттянуть момент решающего разговора, ради которого он, очевидно, и приехал.
— Мне сказали Айрин и Тина.
— Что за люди! Я же просила их!..
— Да, твои подруга и сестра далеко не самые лучшие люди на свете. Не сравнить с тобой.
Он улыбнулся, и Тереза почувствовала, что это был последний укол.
— Перестань издеваться! — сухо произнесла она и сказала Барни:— Сынок, иди в дом!
Даллас поставил на ступени большую коробку.
— Что это?
— Это тебе. Айрин прислала.
— Что там? — подозрительно спросила Тереза.
— Не знаю. Посмотри сама.
— Потом. Сначала ответь, зачем приехал. Даллас взял ее за руки и заставил сесть на ступеньки.
— Не догадываешься? Я приехал просить прощения.
— Ты — у меня? — недоверчиво произнесла она. — За что?
— За то, что позволил себе играть твоими чувствами. И своими тоже. То, что я сказал тебе, ложь. Правда в том, что я по-прежнему люблю тебя и хочу на тебе жениться. Никакого другого пути стать счастливым я никогда не знал, а потому не вижу смысла отступать сейчас, когда чудом вернулся к нормальной жизни, и ты тоже, кажется, не против соединить со мной судьбу. А поскольку ты обладаешь куда большим состоянием, чем я, в искренность твоих чувств вполне можно верить!
Тереза слушала, думая о том, что, очевидно, она рассуждала неправильно. На самом деле то, что тебе суждено, никто у тебя не отнимет.
Даллас сжал ее руки в своих, и она почувствовала растекающийся по телу огонь.
— А что мы скажем Барни?
— Что я наконец-то нашел свой дом и уже никуда не уйду.
Тереза сняла крышку с коробки. Внутри лежали аккуратно свернутое белое платье и красивая шляпка. Женщина радостно ахнула, и глаза ее загорелись.
— Конрад и Тина тоже приехали. Они пошли наверх, — Даллас взглянул на скрытый темнотой особняк, — сказали, что придут сюда утром.
— Замечательно!
Даллас улыбнулся. Да, Конрад был прав: поймет лишь тот, кто способен понять, и счастлив будет тот, кто умеет быть счастливым. Бог никого не обделит ни радостью, ни горем, и для каждого — свое.
Когда-то он сказал Терезе, что все, что мы имеем в жизни, так или иначе дают нам другие люди, тот, кто любит нас, помогает нам, живет ради нас. Она не поверила. Она и сейчас, наверное, считает, что всего добилась сама. Ну и пусть, значит, для нее так лучше. И он позаботится о том, чтобы ее вера не пострадала.
Прочь наносное, надо видеть суть. А она в том, что его счастье в жизни с этой женщиной, упрямой, своенравной, страстной, самостоятельной и одновременно удивительно беззащитной.
Они сидели вдвоем на крыльце, а вокруг были мрак огромного спящего мира, и свет далеких звезд, и идущая от горизонта к берегу искрящаяся лунная дорога.
В это же время Тина на цыпочках вошла в гостиную особняка Роберта О'Рейли и, затаившись, стала смотреть и слушать.
Конрад сидел за инструментом при свете ярко горящей лампы, и Тина поразилась выразительности его лица и гибкости фигуры.
Вокруг него царила странная напряженная атмосфера волшебного мира, центром, творцом и одновременно порождением которого он являлся в этот момент.
Он играл что-то совершенно новое, и Тина стояла, оглушенная каскадом сильных, волнующих звуков. Она чувствовала: в этот миг музыка — нечто приближающее его к чему-то недостижимому и непостижимому, к тому, во что возможно только верить.
Затем наступила минута, когда Конрад неожиданно повернулся.
— Тина?
— Прости, — сказала она, — ты хотел побыть один.
— Вдохновение вернулось ко мне, — произнес он голосом задумчивым и счастливым, будто хранившим отголоски той мелодии, которая только что наполняла зал, — иди сюда, Тина.
Он уже не хотел быть один, он желал видеть ее рядом с собой.
— Одиночество бывает разным, — сказал Конрад, словно угадав ее мысли. — Можно творить в одиночестве, но жить одному невозможно.
Тина подошла и мягко опустила ладони на его плечи.
— Это было прекрасно.
— Тебе понравилось?
— Да. Хотя я давно знаю: важнее всего, нравится ли это тебе самому.
Он улыбнулся. Его взгляд был полон силы вдохновения и любви.
— Ты удивительная, Тина. Так тонко все понимаешь… Ты необыкновенна цельностью своей натуры, умением любить, чувствовать важность отдельных моментов человеческой жизни, поддерживать и вдохновлять. С тобою не страшно ни падать, ни взлетать.
— Взлетать?
— Да. Поднимаясь выше, лучше видишь мир и, как ни странно, больше разочаровываешься. Но ты всегда неизменна в своей способности любить. И знай: если ты видишь во мне и моих делах что-то хорошее, мнение целого света для меня пустяки.
