ее действующих лицах. Будем ждать обещанного прироста информации – обогащение знаний всегда благо. Хотелось бы, чтобы вновь публикуемые материалы служили истине, пусть и горькой. Здесь многое зависит от исследователей. Хотелось бы предупредить будущих интерпретаторов этих материалов от искушения плоскостью или, что еще хуже, пошлостью, когда политических деятелей раздевают догола, выставляя напоказ даже интимные стороны их жизни. Для такого предупреждения дают основания статьи, появившиеся в течение последних двух лет на страницах журналов, толстых и тонких, в периодической печати, центральной и местной. Свобода печати – драгоценное наше достояние, особенно после долгих десятилетий, когда свободное слово преследовалось не меньше, нежели во времена инквизиции. Этой свободой надо дорожить, оберегая ее от покушений и не только со стороны власть имущих, но и со стороны всех, кому дано ей пользоваться. Ее надо охранять от вульгаризаторства, разнузданности, празднословия, от, как теперь принято выражаться, беспредела. Свобода, отличающаяся от той, что у Блока в «Двенадцати»: «Свобода, свобода, эх-эх без креста».
История повторяется, хотя редко когда учит. Тому примером следующее: «В самое мрачное время революции литература производила приторные, сентиментальные, нравоучительные книжки. Литературные чудовища начали появляться уже в последние времена кроткого и благочестивого восстановления (restauration). Начало сему явлению должно искать в самой литературе. Долгое время покорствовав своенравным уставам, давшим ей слишком стеснительные формы, она ударилась в крайнюю сторону и забвение всяких правил стала почитать законно. свободой». Это из статьи А. С. Пушкина «Мнение М. Е. Лобанова о духе и словесности, как иностранной, так и отечественной»362. Изгнанные, как полагают, по инициативе Ленина, мыслители русского философского религиозного ренессанса считали Ленина больше последователем Ткачева и Нечаева, чем Маркса и Энгельса, иными словами, утверждали, что политика Ленина совпадала в его понимании с моралью, причем любые моральные ценности приносились в жертву политическим. Они же, в частности Н. Бердяев, низко оценивали Ленина как философа, его философские выкладки оценивали как примитивные. Вместе с тем, размышляя о Льве Толстом, любившем «выражаться с нарочитой грубостью и почти нигилистической циничностью, он не любил никаких прикрас», продолжали: «В этом есть большое сходство с Лениным» (Бердяев Н. Русская идея.). Или так: «…русским не свойственна риторика, ее совсем не было в русской революции, в то время как она играла огромную роль во Французской революции. В этом Ленин со своей грубостью, отсутствием всяких прикрас, всякой театральности, с простотой, переходящей в цинизм, – характерно русский человек» (Бердяев Н. Русская идея). Еще и так: «Ленин был замечательным теоретиком и практиком революции. Это был характерно русский человек с примесью татарских черт. Ленинисты экзальтировали революционную волю и признали мир пластическим, годным для любых изменений со стороны революционного меньшинства» (Бердяев Н. Русская идея). Подобные этим характеристики Ленина можно множить и множить, прибегая к трудам русских мыслителей, пребывавших в эмиграции. А у какого-то современного автора в какой-то совсем недавно вышедшей газете прочел такую характеристику Ленина: «Плешивый вурдалак».
Разбирая в 1961 году архив Владимира Григорьевича Черткова, приобретенный Отделом рукописей Библиотеки имени Ленина, обнаружил письмо сельского библиотекаря Николая Ивановича Дубенскова, отправленное землякам в село Тонкино Варнавинского уезда. Крестьяне были подвергнуты репрессиям продотряда и просили помощи. В письме (черновик), написанном и отправленном 15 мая 1919 года, читаем: «Владимир Ильич Ленин произвел на меня чарующее впечатление. Он с большим участием выслушал мой доклад, мои устные заявления и сказал, что это у вас не власть, а разбойники. Причем на углу документа написал резолюцию о немедленной высылке комиссии на место для расследования и успокаивал, что центральные власти всячески стараются входить в крестьянские нужды и помогать им и что всякое имущество и труд трудового крестьянства считается неприкосновенным имуществом, и что с хулиганами, примазавшимися к советской власти, они будут жестоко расправляться». Письмо Дубенскова опубликовано в 1966 году в «Записках отдела рукописей» (Выпуск XXVIII, 1965 год) моей ученицей Галиной Сергеевной Лялиной. Жив в это время оставался и сам Дубенсков, сыскался, и мы имели несколько продолжительных с ним бесед, в которых он столь же доброжелательно и уважительно отзывался о Ленине, его внимании к крестьянской беде и оказанной им реальной помощи. А вот из того же архива записка самого Владимира Григорьевича Черткова, написанная в связи с привлечением его к подготовке декрета Совнаркома об освобождении от воинской повинности по религиозным убеждениям (Декрет от 4 января 1919 года): «…считаю необходимым отметить, что В. И. Ленин проявлял исключительно большой интерес и внимательное отношение к вопросам, связанным с сектантством. Вследствие этого, по его личному указанию, я, В. Г. Чертков, был привлечен к разработке Декрета об освобождении от военной службы по религиозным убеждениям, и позднее мне приходилось неоднократно убеждаться в чрезвычайно вдумчивом и тактичном отношении Владимира Ильича к вышеуказанным вопросам».
Год с небольшим спустя после того как Ленин принимал у себя сельского библиотекаря Дубенскова, принял он в своем кабинете английского мыслителя и ученого Бертрана Рассела. Последний писал: «…я имел часовую беседу с Лениным на английском языке, которым он прекрасно владеет… Обстановка кабинета Ленина очень проста: в нем большой рабочий стол, несколько карт на стенах, два книжных шкафа и одно удобное кресло для посетителей в дополнение к двум или трем жестким стульям. Очевидно, что он не испытывает любви к роскоши и даже к комфорту. Он очень доброжелателен и держится с видимой простотой, без малейшего намека на высокомерие. При встрече с ним, не зная, кто он, трудно догадаться, что он наделен огромной властью или вообще в каком-нибудь смысле является знаменитым. Мне никогда не приходилось встречать выдающейся личности, столь лишенной чувства собственной значимости… Ленин спокоен и властен, он чужд всякого страха и совершенно лишен какого-либо своекорыстия, он олицетворение теории. Чувствуется, что материалистическое понимание истории вошло в его плоть и кровь. Он напоминает профессора желанием сделать свою теорию понятной и яростью по отношению к тем, кто не понимает ее или не согласен с ней, а также своей склонностью к разъяснениям. У меня сложилось впечатление, что он презирает очень многих людей и в интеллектуальном отношении является аристократом»363.
Ленин был личностью цельной. Не мертвенной цельностью металла, застывшего в бесчисленных памятниках и таких же мертвенных легендах и мифах о нем, десятилетиями насаждавшихся официальной пропагандой. Цельность личности Ленина состояла в его неизменной верности самому себе, мировоззрению, некогда сложившемуся, а затем вошедшему, как выразился Рассел, «в его плоть и кровь». Его цельность – в открытости и прямоте высказываний, независимо от того, обращался ли он с речами к аудитории многолюдных митингов, беседовал ли
