даже уникальности) русской истории и культуры, противопоставления России Западу. А вот это уже было серьёзно. Во-первых, с идейной точки зрения. Во-вторых, что ещё важнее – с властно-практической, властно-технологической точки зрения, причём в плане не только коммунистической власти в частности, но её как конкретной формы Русской Власти, которая сменила санкт-петербургское самодержавие и находилось с ним в диалектических отношениях преемственности и разрыва.
Суть в том, что обеспечивавшие социальный контроль и эксплуатацию властные технологии всех крупных структур русской власти, будь то Московское царство, Петербургская империя или СССР, привносились извне, были заёмными: ордынская, византийская, западная бюрократическая, западная антикапиталистическая. Со временем они русифицировались, превращались в русские властные технологии – русская жизнь утрамбовывала и перемалывала их, делая своими до такой степени, что исходная форма исчезала, оставался разве что социальный геном, почти растворённый то в московской системе, то в послеекатерининском самодержавии, то в «социализме в одной, отдельно взятой стране». Однако на стадии возникновения и оформления той или иной структуры власти заёмные технологии играли большую роль и обрушивались на население как чужие. Показательно и то, что, по крайней мере на начальной стадии, все технологии воплощались в жизнь «людьми неместными», нерусскими: татары, немцы, евреи, латыши, опять евреи. Как правило, впоследствии их вытесняли (часто из жизни) «местные», получавшие шанс свалить всё на инородцев и искусственно раздуть их роль. Ну-ну. О том, как бьют «свои», читай Лескова, да и не только его.
Подчёркиваю: речь не идёт о существовании в различных структурах русской власти некой чужой и чуждой технологии. Чужой она была в момент принятия, затем происходила русификация, адаптация к местным условиям и т. д. Но по происхождению все модели были заёмными, начиная с первой – ордынской. Показательно, что из всех завоёванных монголами народов только русские приняли чужую властно-эксплуататорскую технологию. У китайцев, среднеазиатов, персов были свои, и это они организационно-институционально влияли на завоевателей, а не наоборот.
Эффективная властно-эксплуататорская технология может возникнуть только на такой почве, на которой, как писал М.Н. Тихомиров о Западной Европе, прошлый труд, собственность так охватывают человека со всех сторон, что в сравнении с ними наличный труд – ничто, что трудно представить революцию, способную сокрушить всё это. То же можно сказать о Востоке. Но не о России.
Полная адаптация заёмной модели, как правило, приводила к её постепенному растворению в русской реальности и, по прошествии определённого времени и устаревания модели, началу поисков новой. Вот тогда-то и начинались споры «западников» и «незападников», которые, помимо прочего, суть первый показатель того, что данная система вступила в кризисную полосу.
Для идейных споров между сторонниками западной и русской моделей характерны две особенности. Одна – научно-методологического плана, другая – практико-социального. Западники всегда отказывают России в собственной мере; у них метод не соответствует объекту изучения, а навязывается ему. На практике это означает навязывание социуму неадекватной его природе социальной схемы, отсюда контрпродуктивность русских/советских реформ. При этом, поскольку западные властные модели (даже антиэксплуататорские) ориентированы на рационализацию власти (а следовательно, и эксплуатации!) и ужесточение социального контроля, акцентирование русской социокультурной особости объективно направлено против чрезмерных (для русских условий) эксплуатации и контроля. Представители господствующих групп это и понимают, и – ещё лучше – чувствуют.
Будучи заёмной, антикапиталистическая (антисобственническая, антиэксплуататорская, антиклассовая, антикрестьянская) модель революционным путём решила несколько эволюционных проблем русской истории, доведя до логического конца, завершив несколько вековых тенденций. Одна из этих тенденций – расширение властной группы при уменьшении собственнического потенциала. Номенклатура – массовая господствующая группа без собственности, реализация мечты любимца Иосифа I – Ивана IV. Об окончательном решении крестьянского вопроса сказано. Наконец, как антиклассовая система (но с эксплуатацией) советский строй стал единственной в русской истории положительной неклассовой формой, реализовав (как – другой вопрос) многие русские традиции и чаяния. Ясно, однако, что продержаться долго такой строй не мог: проблема противостояния капитализму, Западу в целом и в то же время функционирование в качестве антиэлемента капсистемы и необходимость решать проблему передачи привилегий детям в условиях общества без частной собственности – всё это существенно (но не фатально) ограничивало хронопотенциал «исторического коммунизма», т. е. такого, который реально существовал в истории, а не на страницах работ советских «научных коммунистов» и западных советологов. Но вернёмся к истории.
Как правило, отношение власти к России как к чужой, завоёвываемой территории иллюстрируют примером правления Петра I. Действительно, именно при нём на основе западноевропейской технологии (в её брутальном шведско-голландском варианте) возникла автономная от общества, от населения военно-полицейская машина, сработанная на иностранный манер и заполненная иностранцами. Однако было бы ошибочно вести отсчёт сложностям в отношениях русской власти и русских, формирования её специфики и заимствования чужих технологий власти с Петра и петербургского самодержавия. Всё началось гораздо раньше, и дело здесь не только во власти и народе, но и в особенностях сельского хозяйства Руси/России. При относительно низкой продуктивности сельского хозяйства, с которого не так много возьмёшь, классовый уровень (порог) эксплуатации требовал хотя бы частичного вторжения в «зону» «необходимого продукта», что диктовал необходимость значительной массы насилия, которой у князей не было. К тому же наличие почти поголовно вооружённого народа (следствие постоянной борьбы со степняками – хазарами, печенегами, половцами) ставило дополнительный барьер на пути усиления эксплуатации. Наличие огромного массива свободных пространств позволяло князьям, боярам и церкви решать свои проблемы иным, чем эксплуатация, способом.
Ситуация изменилась в ордынскую эпоху. Именно Орда впервые в русской истории обеспечила князей, прежде всего московских, такой массой насилия, которая была необходима для изъятия продукта для выплат дани Орде, ну и самим князьям оставалось. Именно на основе этой ордынской технологии контроля над населением и пространством сформировалась особая московская власть, которая не только несводима к ордынской, но и является её отрицанием. В конце XV в. сюда добавились элементы ромейской (византийской) традиции, отделившей (при Василии III) великого князя от бояр. Однако мирным способом эти формы окончательно победить не смогли; понадобилось чисто русское ноу-хау – опричнина. Это – стопроцентно русская власть, эмбрион самодержавия.
С воцарением Романовых в русскую систему власти начали проникать чуждые элементы. Это было связано и с тем, каким путём Романовы пришли к власти; и с особенностями пребывания Филарета в плену, равно как и с более ранними его контактами с католиками; и с тем, какие силы способствовали победе Романовых. Однако ещё важнее церковная реформа Алексея – Никона, проведённая с подачи иезуитов при активном участии украинско-польских униатов. По сути это была «идеологическая», точнее, религиозная диверсия, которая, во-первых, отодвинула истинно русских православных (староверов) на задний план, сделала их гонимыми; во-вторых, десакрализовала и государственную власть, и
