яе гмпуу ъакънфгь здофо лрбуяеда. оя у мсс, уоиэосяо, цщё хсэн шснт впкгтъсэ. ыасцтгя, а аошрл, итп хмю яахо. ёвлу уы цщё чимм и юозхтп ота чйгаэн... утекге хваюбй. то вдо ты уя ну гтслп, дбпытц ксрмлъ. мажёг, ээа нц сррспд всс, оя ээа ехиовтмцняык иашг пвелбаэътн кпимкв и щатьусътн едя пыащцнйх. хыснъ вбв бщф, гхе вл ош яи тым, щ пыащсйух!
- Прекратите! Пожалуйста, прекратите!
- А ведь и в самом деле недурно. Что это? Потерянная глава из «Голода» Гамсуна[4]? И почему вы решили, будто я достоен ее прочитать?
- Это письмо, - тихо произнесла мисс ван Хольц.
- Оно адресовано мне?
Она заколебалась.
- Нет. У него три адресата, но вы среди них не значитесь.
- Почему вы считаете, что Лэйд Лайвстоун проявляет интерес к чужим письмам?
- Потому что оно касается вас.
Лэйд взял в руки консервный нож, тщательно следя за тем, чтобы тот не дрожал в пальцах. Сперва ему показалось, будто эта белиберда из букв может быть частью какого-то кроссарианского заклинания. Может, воззвание к Девяти на языке маори, написанное английскими буквами, чтобы сбить с толку непосвященного читателя? Но нет. Даже простейший анализ, на который он потратил около полуминуты, позволял утверждать, что в этом сообщении не содержится ни крупицы смысла. Этот язык определенно не был знаком Лэйду. Даже будучи составленными из знакомых ему букв латинского алфавита, слова не несли ровно никакого смысла.
Абракадабра. Бессмыслица. Тарабарщина.
У какого-то клерка попросту помутилось сознание, он взял форменный бланк и принялся писать на нем, не понимая даже, что изливает на бумагу поток неосмысленных букв. Говорят, так бывает у переживших инсульт или сильное душевное потрясение. У них в голове попросту истирается какая-то шестеренка, ответственная за передачу мыслей вовне.
Несмотря на то, что текст не нес в себе никакого смысла, Лэйд по привычке пристально изучил написанное и обнаружил мелкую, едва ли существенную, деталь. В одном месте, между третьей строкой и четвертой болезненный калиграфический узор текста был нарушен – там было вписано несколько букв. Судя по тому, что этим буквам не осталось места на строке, а начертаны они были явно наспех, автор письма вставил их уже после того, как основной текст был написан. Точно спохватился, будто забыл упомянуть что-то важное – и вставил меж строк, по какой-то причине не утрудив себя постскриптумом.
От письма не пахло ни одеколоном, ни духами, в нем не было ни читабельной подписи, ни прочих отметок, которые могли бы свидетельствовать о личности автора, но Лэйд, лишь только взглянув на эти буквы, аристократически-изящные и вместе с тем болезненно поплывшие, подумал, что, возможно, эта рука ему знакома. Сильная, но вместе с тем необычайно ловкая, с гибкими пальцами и ухоженными ногтями. Он даже пожимал ее – не так давно.
- Розенберг.
Мисс ван Хольц кивнула.
- Да.
- Я думал, он заперся у себя в кабинете.
- Так и есть. Полчаса назад я принесла причитающийся ему рацион, но он даже не пустил меня внутрь. Мы разговаривали через дверь. Кажется, он забаррикадировался там.
- Как он держится? – без всякого интереса спросил Лэйд.
- Боюсь, он сильно ослаб. Ему нужна еда, воздух… Знаете, голос у него был слабый, шелестящий. А ведь всегда был такой здоровяк, пышущий силой! Однажды на пикнике для служащих он на спор поднял жеребенка, а в том было по меньшей мере фунтов шестьсот!.. Впрочем, уже неважно. Он просунул под дверью письмо. Вообще-то, даже три письма.
- Возможно, решил обновить подписки на газеты или…
В этот раз она даже не сделала попытки улыбнуться.
- Эти письма мне надлежало отнести адресатам. Вручить лично в руки. Причем сделать это в совершенной тайне, не показывая их другим и не читая.
- Но ваши старые добрые привычки возобладали, - усмехнулся Лэйд, - Но я всё еще не вижу, каким…
- Это были не три письма, это были три копии одного и того же, предназначенные для трех разных людей. Одним из них был мистер Коу. Вторым – Лейтон. Третьим…
- Нетрудно догадаться. Мистер Крамби?
- Нет. Синклер. Мистер Розенберг долго не выходил из своего кабинета и не знал, что Синклер мертв.
- Проще говоря, наш новоявленный отшельник мистер Розенберг решил установить письменные сношения со всеми членами оперативного совета, которые, по его мнению, оставались в живых. А вы…
- А я слишком хорошо воспитана, чтобы спорить с начальством, - в голосе мисс ван Хольц Лэйду послышалась интонация, которой он прежде не слышал. Что-то жесткое, холодное, похожее на отзвук никелированных клавиш большой печатной машинки, оставляющих оттиски на бумаге, - Синклер был самоуверенным молодым дураком, но он верил им. А они его бросили. Оставили умирать внизу, в пустом кабинете.
- Я и забыл, насколько вы полны человеколюбия, - пробормотал Лэйд, крутя в пальцах так и не пригодившуюся вилку, чья тяжесть определенно возросла, - Воплощенная добродетель. Как жаль, что не все люди в этом здании могли ее оценить.
Мисс ван Хольц не швырнула в него первым попавшимся под руку предметом. Не плюнула, чего он внутренне ожидал. Не бросилась прочь, в сердцах хлопнув дверью. Не использовала ни один из вариантов, которые ей подсказывал здравый смысл и жизненный опыт. Вместо этого она подняла глаза на Лэйда – и он вдруг ощутил, что совсем не так голоден, как предполагал.
- Синклер был моим любовником, мистер Лайвстоун. Одним из многих. И далеко не лучшим, если начистоту. Слишком юный, слишком наивный, слишком нелепый в своих юношеских мечтах, слишком…
Они были вместе, когда это случилось, вспомнил Лэйд. Я нашел их обоих в архивном отделе. И, скорее всего, не случайно. Мисс ван Хольц лишь изображала холодность, как привыкла ее изображать, все свободное время она проводила с ним, с Синклером. Пыталась утешить его боль и страх. Потому и подслушивала их разговор за дверью – не для того, чтоб выведать детали, а чтобы убедиться, что Синклеру ничего не грозит.
Она… Господи, она любила его? Этого неуклюжего рыжего мальчишку, так отчаянно пытающегося выглядеть взрослым?
- Я думал, вы ведете охоту на Крамби, - пробормотал Лэйд.
Мисс ван Хольц улыбнулась. Эта улыбка не красила ее, как все прочие улыбки, которые Лэйду приходилось видеть на ее лице. Эта улыбка выглядела траурным украшением, которое она надела, сама им тяготясь и стесняясь. Но в нем, в отличие
