равно, а вот моя бывшая жена, — равнодушный взор голубых глаз отца скользнул по напрягшемуся лицу Виктории, — присутствовать не будет.
Взгляды присутствующих мужчин и мой тоже остановились на лице Сокольской, с которого медленно сползала улыбка, обнажая растерянность и неприкрытую злость.
— Ч…то… что-то я не поняла, дорогой? Ты так шутишь? — она попыталась удержать на лице маску невозмутимости, но играть у нее получалось из рук вон плохо. Ее губы подрагивали, словно у капризного ребенка, которому только что отказали в покупке заветной игрушки, а глаза метали молнии. — О чем ты? Какая «бывшая», если мы не разведены? Ты не можешь…
— Вик, довольно притворяться. Если не хочешь, чтобы мы прилюдно выясняли отношения, просто поднимись и покинь комнату. Поговорим позже, — жестко пресек ее попытки устроить сцену Георгий. Затем наклонился, взяв со стола папку, которую принес с собой, и вытащил несколько листов бумаги, скрепленных между собой. — Можешь подписать сначала, все равно это уже ни на что не влияет, — он подтолкнул ей бумаги, которые мать тут же подхватила, жадно вчитываясь в строки. Первым я заметила серовато-зеленый бланк, лежащий сверху.
— Сви… свидетельство о растор… ты — свинья, Сокольский! — взвизгнула Виктория, подскакивая с места и листая остальные документы. — Что? Что это? Как… это?! Ты не имел права, Сокольский, слышишь?! — мать кинулась на папу, но он вовремя перехватил ее кулаки, чиркнувшие наманикюренными ногтями по воздуху рядом с его лицом. Она попыталась вырваться, но отец не отпускал, пристально смотря в ее перекошенное от гнева лицо. — Ты… сволочь! Какой развод?! Ты не имел права разводиться со мной, иначе…
Она повернулась к Кильдееву, и тут уже я не удержалась, чтобы не посмотреть на лица остальных. Азим Мансурович сидел с довольным видом, его адвокат просматривал второй экземпляр документов, которые ему передал отец. Он наклонился и что-то шепнул на ухо своему доверителю, и Кильдеев кивнул. Бахтияр застыл на месте, удивленный не меньше моего.
— Ты… ты-ы!.. — натурально взревела Виктория, едва не кидаясь на Азима, но папа вовремя перехватил ее за талию. Теперь весь гнев Сокольской был направлен на Кильдеева. — Ты обо всем знал, но промолчал…
— Мне нет дела до ваших семейных разборок, Вика, — пожал он плечами, равнодушно отворачиваясь от бывшей соратницы. — Ты можешь быть свободна, так как семейный… совет тебя больше не касается.
— Что? — снова взвизгнула она, вырываясь из рук Сокольского, — и это все, что ты можешь мне сказать. После того, как я помогла тебе все обставить так, чтобы…
— Достаточно! Ничем не могу тебе помочь, — снова развел он руками, как бы намекая, что его вины в произошедшем и нет. — Я же предупреждал тебя, чтобы ты не игнорировала повестки в суд, но…, — он снова развел руками.
— Я все равно все отсужу у тебя, — Виктория вырвалась из рук отца и отступила на шаг, бросая свирепые взгляды на мужчин. Затем перевела взор светлых глаз, горевших настоящей ненавистью на меня. — Ей ничего не достанется! Половина бизнеса — моя, дорогой! — будто выплюнула она.
Кильдеев покраснел от злости и медленно начал подниматься с кресла. Адвокат что-то зашептал ему на ухо, и тот снова уселся на место. Но я поняла — делиться фирмой он не хотел даже с бывшей подельницей.
— Вик, согласно нашему брачному договору, а также в случае нарушения нашего дополнительного соглашения, которое ты подписала, — Сокольский протянул бумаги почему-то адвокату Кильдеева, — тебе отходит только половина совместно нажитого имущества, в виде двухкомнатной квартиры на окраине Питера. Да-да, та самая, в которой мы жили сразу после свадьбы. Ее мы и поделим пополам. Все.
— Как все? Какая половина? — изумленно захлопала ресницами Виктория, а мне вдруг почему-то стало ее жаль. Она за столько лет привыкла ни в чем себе не отказывать, что это заявление отца стало для нее настоящим ударом. — Что значит только та дыра?! А фирма? А… мои бутики? Не-ет…
— Все это активы и собственность строительного холдинга, который принадлежит… не мне, — спокойно ответил ей муж, посмотрев почему-то на меня. Сокольская тоже посмотрела в мою сторону, при этом мне с трудом удалось не вздрогнуть и не отвести взгляда, когда она едва не кинулась на меня. Но вошедший на зов хозяина дома охранник быстро оттеснил настойчивую гостью от нас.
— Ах, ты тва-арь, — прошипела Виктория, безуспешно вырываясь из крепкой хватки огромного детины. Рядом со мной вдруг остановился Бахтияр, прикрывая собой от полоумной особы. — Ты-ы! Все ты! Ты отняла у меня все, что было. Ты, как и твоя мамаша, отняли у меня все, что принадлежало мне по праву! Это моя фирма! Мой дом! Ты не имеешь права ни на что! Я вас засужу, слышишь, Сокольский?! Ты и эта шавка подзаборная ничего не получите! — Вика, не стесняясь в выражениях, выплескивала на меня всю ненависть, накопленную за годы моей жизни.
Я сидела, выпрямив спину до хруста, и сдерживала себя, чтобы не закрыть ладонями уши и не слышать ее выкриков, доносящихся из-за двери, пока охранник вел ее на выход. Отвратительно вела себя моя мать, а стыдно стало мне.
— Ну, раз мы решили, что и кому принадлежит, то…, — старший Кильдеев азартно потер ладони, а я вжалась в спинку дивана, предчувствуя, что это еще не все сюрпризы дня. На плечи тут же опустились горячие руки, дарящие тепло и защиту.
Садиться рядом в этот раз папа почему-то не стал, лишь остановился за моей спиной, будто защищая собой. Я повернулась к нему, встречая взглядом его теплый, но одновременно твердый и спокойный взгляд. Улыбнулась, давая понять, что держусь только благодаря его присутствию.
— Теперь по поводу опеки над дочерью моего брата, то есть Саши, — начал было Азим, кивнув своему адвокату, но отец даже не взглянул в его сторону, решительно прерывая Кильдеева.
— Постой, Азим, о какой опеке ты говоришь? И почему вдруг над моей дочерью? — холодно вопросил отец, сжимая мое плечо пальцами. Вовремя, так как я уже собиралась возмутиться, что…, — Саша совершеннолетняя, к тому же…
— Не мне напоминать, Сокольский, что ты не имел права на опеку над ребенком Алмаса. Саша наша родственница, но ее забрал ты, и все это время препятствовал возвращению в семью. Еще и имя сменил без нашего позволения, — недовольно скривился Азим Мансурович, а затем театрально воздел ладони, глядя в потолок. — Алмас, дорогой брат, ты был бы в ужасе, узнав, как отвратительно воспитана твоя дочь, — с надрывом и «трагизмом» проговорил он. — Это все твоя русская жена, зачем ты женился на ней?! А ведь говорил я ему, что не выйдет
