порядку, стремлением навязать единообразие ошеломляющей множественности вещей и событий привело некоторых людей к забвению и игнорированию этого факта. Они принизили значение биологической уникальности индивида и сосредоточили свое внимание на более простых и, при современном состоянии знаний, более понятных внешних факторах, влияющих на человеческое поведение. «В результате этого ориентированного на окружающую среду мышления и направленности исследований, – пишет профессор Уильямс, – стала общепринятой доктрина об исключительном единообразии человеческих младенцев; этой доктрины в настоящее время придерживается большинство специалистов по социальной психологии, социологов, социальных антропологов и многих других, включая историков, экономистов, педагогов, юристов и общественных деятелей. Данная доктрина стала определять и направлять мышление многих из тех, кто в настоящее время формирует образовательную и государственную политику; она безоговорочно признается и теми, кто не обладает в достаточной мере самостоятельным критическим мышлением».
Этическая система, основанная на реалистичной оценке данных опыта, скорее всего принесет больше добра, чем вреда. Но многие этические системы были основаны на оценке чувственного опыта, на рассмотрении природы вещей, но оказались тем не менее абсолютно нереалистичными и принесли больше вреда, чем пользы. Так, вплоть до самого недавнего времени все люди верили, что плохую погоду, болезни животных и половое бессилие могут накликать злые колдуны. Излавливать и убивать колдунов считалось долгом, и этот долг, более того, был благословлен свыше в библейском Пятикнижии: «Ворожеи не оставляй в живых». Этическая и юридическая системы, основанные на этом ошибочном взгляде на природу вещей, стали причиной (в течение тех веков, когда ее вполне серьезно воспринимали находящиеся у власти люди) ужасных злодеяний. Синтез слежки, линчевания и юридически обоснованных убийств, ставших благодаря неверному взгляду на ворожбу логичными и необходимыми, оставался непревзойденным до наших дней, когда коммунистическая этика, основанная на ошибочных взглядах на происхождение, благословила и оправдала еще большие злодеяния. Принятие на вооружение социальной этики, основанной на том ошибочном взгляде, что наш биологический вид является полностью социальным, что дети рождаются абсолютно одинаковыми и что взрослые индивиды являются продуктами воспитания в условиях коллективного окружения, может привести к не менее катастрофическим последствиям. Если бы эти взгляды были верными, если бы человеческие существа являлись представителями действительно социального биологического вида и если бы их индивидуальные различия были по-настоящему пустяковыми и поддающимися ликвидации посредством соответствующего воспитания, то, очевидно, не существовало бы никакой необходимости в свободе и государство совершенно обоснованно преследовало бы еретиков, требующих свободы. Для индивидуального термита служение термитнику есть совершенная свобода. Но люди не вполне социальны; они всего лишь в меру общительны. Сообщества людей не являются организмами, как ульи или муравейники; сообщества людей – это организации, созданные ad hoc[672] для успешного совместного проживания. Более того, различия между индивидами так велики, несмотря на интенсивное культурное сглаживание, что крайний эндоморф (если воспользоваться терминологией У. Шелдона) сохранит свою висцеротоническую общительность, крайний мезоморф не утратит соматотонической организации, а крайний эктоморф всегда будет церебротоническим, сдержанным и робким интровертом. В придуманном мною «О дивном новом мире» социально приемлемое поведение обеспечивалось двойным процессом: генетическим манипулированием и послеродовым воспитанием. Детей выращивали в пробирках, а высокая степень единообразия обеспечивалась тем, что яйцеклетки брали у ограниченного числа матерей и обрабатывали их таким образом, что они многократно делились, порождая в конечном итоге сотни одинаковых однояйцевых близнецов. Таким способом удавалось воспроизводить мыслящие стандартные биологические машины для стандартных механических машин. Стандартизация биологических машин доводилась до совершенства после рождения специальной дрессировкой, обучением во сне, а эйфорию, заменявшую чувство удовлетворения от свободы и возможности творчества, вызывали введением специальных лекарств. В том мире, в котором живем мы, как уже было сказано в предыдущих главах, мощные обезличенные силы ведут дело к централизации власти и возникновению регламентированного общества. Генетическая стандартизация индивидов пока невозможна; однако большое правительство и большой бизнес уже обладают или будут очень скоро обладать всеми методиками манипулирования сознанием, описанными в «О дивном новом мире», наряду с другими, придумать которые у меня не хватило воображения. Не имея возможности придать генетическое единообразие эмбрионам, завтрашние правители попытаются навязать социальное и культурное единообразие взрослым и их детям. Для того чтобы достичь этой цели, они (если их вовремя не остановить) воспользуются всеми методами манипулирования сознанием, которые окажутся в их распоряжении, и не колеблясь усилят эти методы иррационального убеждения экономическим принуждением и угрозой применения насилия. Для того чтобы избежать такой неприкрытой тирании, мы должны безотлагательно приступить к просвещению – нас самих и наших детей – ради сохранения свободы и самоуправления.
Такое просвещение – как я уже говорил – должно заключаться прежде всего в обнародовании фактов и провозглашении ценностей – фактов о разнообразии индивидов, их генетической уникальности и ценности свободы, терпимости и взаимопомощи, которые являются этическими следствиями фактов. К сожалению, только осознания истины и здоровых принципов недостаточно. Бесстрастную правду может затмить вопиющая ложь. Умелое разжигание страстей часто оказывается более действенным, нежели самые здравые рассуждения. Эффекты лживой и злобной пропаганды можно нейтрализовать только длительным и терпеливым обучением искусству анализа ее методов и умению видеть сквозь ее изощренные дымовые завесы. Возникновение языка сделало возможным прогресс человечества от животного состояния до цивилизации. Но тот же язык породил непрекращающееся безумие и систематизированную, поистине дьявольски изощренную безнравственность, которая не менее характерна для человеческого поведения, чем систематическая предусмотрительность и ангельская доброжелательность. Язык позволяет его носителям обращать внимание на вещи, людей и события даже в тех случаях, когда вещи и люди отсутствуют, а события не происходят. Язык придает ясности нашей памяти и, переводя данные опыта в символы, превращает непосредственное влечение или отвращение, ненависть или любовь в зафиксированные принципы, руководящие чувствами и поведением. Каким-то образом ретикулярная формация нашего мозга выбирает из великого множества поступающих в него стимулов те, которые представляют для нас практическую важность. При этом мы не осознаем, по каким критериям происходит этот отбор. Из подсознательно отобранных стимулов, оформившихся в чувственные переживания, мы более или менее осознанно выбираем и абстрагируем еще меньшее их число и обозначаем словами из нашего словаря, а затем классифицируем внутри системы, являющейся одновременно метафизической, научной и этической, составленной из других слов, почерпнутых на еще более высоком уровне абстракции. В тех случаях, когда отбор и абстрагирование продиктованы не слишком ошибочной с точки зрения природы вещей системой, в которой вербальные ярлыки выбраны с умом, а их символическая природа отчетливо понята и осознана, наше поведение в ответ на стимулы чаще всего оказывается адекватным, реалистичным и приемлемым. Однако под влиянием плохо подобранных слов, использованных без понимания их чисто символической природы, которые были выбраны и абстрагированы в рамках системы ошибочных
