Стоя там, он шарил взглядом по всему фасаду дома, предаваясь нежнейшим мечтаниям и восхитительному созерцанию.
Регина даже не подозревала о его присутствии: если бы она знала, что Петрус здесь, она бы придумала, как отворить окно и послать ему в свете луны или мерцании звезды вполне им заслуженный поцелуй.
Но нет, в такие ночи, когда Петрусу ничто не было обещано, он не просил даже поцелуя, слова, взгляда.
Когда он встречался с Региной, он ни в коем случае не говорил ей: «Все свое время, любимая, я провожу рядом с вами».
Нет, он боялся смутить покой молодой женщины во время ее целомудренного сна.
И он хранил в сердце тайну о своих ночных прогулках и был счастлив тем, что не спит в те часы, когда Регина отдыхает, сродни тому, как бывает счастлива мать, глядя на спящее дитя.
Один Бог знает и мог бы сказать, что такое чистая радость, так как в человеческом языке не хэатает слов, чтобы выразить тайное блаженство, – что такое чистая радость, трепетные волнения в душе двадцатипятилетнего мужчины, когда он предается мечтам и молчаливому созерцанию под окнами любимой. Тогда небо, воздух, земля – все принадлежит влюбленному. И не только земля, которую он попирает, но все миры, вращающиеся у него над головой, в его власти. Вырвавшись из пут материи, его душа, словно белая звезда, сияет в чистом эфире между Богом и людьми.
Но краток миг, когда ангелы возносят душу влюбленного на своих белоснежных крыльях; наступает минута, когда ей снова хочется воспарить, но не тут-то было: не пускает телесная оболочка, отяжелевшая под спудом прожитых лет, и душа, едва успев подняться, разбивается о землю.
Но вернемся к Петрусу. Как только прохожий исчез из виду, молодой человек возвратился на прежнее место.
Душа его витала вместе с ангелами.
А тем временем ставни оставались совершенно неподвижны.
Текли секунды, минуты, часы; очевидно, Петрус опоздал. Регина уехала.
Впрочем, беда была невелика: находилась она дома или отсутствовала – Петрус мысленно не переставал с ней разговаривать. Он рассказывал ей долгую историю своих бед.
Безумец! Он думал: чтобы ей понравиться, надо было представляться не тем, кем он был в действительности, выставлять напоказ материальную роскошь, а не великолепие таланта. Он представлял, как Регина, слушая его, рассмеется, пожмет плечами, назовет его глупым мальчишкой! Она проведет своей изящной белой ручкой по его вихрам, окинет его сияющим взглядом и скажет: «Еще! Еще!» – и он, потешаясь над собственными недавними страхами, расскажет все: и о приезде отца, и об истории с фермой. Но вот Регина перестала смеяться, она плачет и говорит ему сквозь слезы: «Трудись, Петрус, стань гениальным художником. Обещаю, что для меня будет важно, как твоя рука умеет держать кисть, а не кakaя на этой руке перчатка. Трудись, и когда я не встречу тебя в Булонском лесу на твоем сером в яблоках скакуне с черным хвостом и гривой, с глазами и ногами газели, словно созданными для погони, я скажу себе: „Мой Ван-Дейк работает и готовится пожать славу на будущей выставке. Трудись, любимый, и стань гениальным художником!“
Так думал Петрус, как вдруг до него донесся стук кареты, подъезжавшей со стороны Инвалидов.
Он обернулся: это Регина возвращалась в обществе маркизы де Латурнель и маршала де Ламот-Гудана.
Петрус в другой раз пошел прочь, переходя от дерева к дереву, так что если его и заметили, то узнать могла бы только Регина.
Он не смел повернуть головы.
Ворота с грохотом распахнулись, потом снова захлопнулись, огромный ключ проскрежетал в замке.
Только тогда Петрус обернулся: коляска въехала во двор.
На Инвалидах часы пробили половину шестого.
Дядюшка ужинал ровно в шесть: у Петруса было еще около двадцати минут.
Он не стал терять времени даром и занял привычное место для наблюдения.
Он говорил себе, что Регина могла бы сразу после возвращения подняться в свою комнату и подойти к ставню. Это заняло бы всего несколько минут, стоило лишь дождаться удобного случая или найти подходящий предлог. Да видела ли она его?
Как помнят читатели, Петрус не посмел обернуться.
Часы на Инвалидах прозвонили три четверти шестого.
Не успел еще отзвучать последний удар часов, как ставень отодвинулся и в окне показалась сначала белокурая Пчелка.
Но Пчелка всегда была вестником Регины, как Иоанн – предтечей Христа: позади девочки появилась молодая женщина.
Петрус прочел в ее взгляде, что она знала: он здесь.
Но как долго он тут находился? Петрус совершенно позабыл о времени и сам бы не мог этого сказать.
Взгляд Регины ясно говорил: «Я уезжала не по своей воле; я знала, что ты придешь, и ждала тебя. Прости, я не могла вернуться раньше, однако вот и я…»
Регина улыбнулась и будто продолжала: «Не волнуйся, любимый, за ожидание тебя ждет награда: я приготовила тебе сюрприз».
Петрус умоляюще сложил руки на груди.
Что еще за сюрприз?
Регина продолжала улыбаться.
Петрус позабыл о времени, об ужине у дяди, о том, что дядюшка, подобно Людовику XIV, приходит в бешенство, когда его заставляли ждать.
Наконец Регина вынула розу из белокурых Пчелкиных волос, поднесла ее к губам и уронила вместе с поцелуем, а затем прикрыла ставень.
Петрус радостно вскрикнул: он увидит Регину вечером!
Когда ставень захлопнулся, он мысленно послал миллион поцелуев за один, полученный от любимой, и только тогда вспомнил о дяде. Он вынул часы и посмотрел на циферблат.
Было без пяти минут шесть!
Петрус полетел стрелой на улицу Плюмэ.
Профессиональный бегун добежал бы от особняка ЛамотГуданов до особняка Куртенеев за десять минут: Петрус уложился в семь.
Генерал Эрбель был настолько любезен, что подождал племянника две минуты. Однако, потеряв терпение, он сел за стол в одиночестве, как вдруг дважды брякнул колокольчик, предупреждая о приходе запоздавшего сотрапезника.
Генерал уже доедал раковый суп.
При виде племянника он грозно сдвинул брови, словно разбушевавшийся олимпийский бог, и австриец Франц, горячо любивший Петруса, шепотом стал за него молиться.
Но лицо генерала сейчас же просветлело: племянник выглядел довольно жалко.
Петрус обливался потом.
– Ах, черт побери! – заметил генерал. – Тебе бы следовало постоять в передней, чтобы с тебя стекла вода, мой мальчик: ты намочишь стул.
Петрус встретил дядину остроту улыбкой.
В эту минуту генерал мог изрыгнуть на него все молнии преисподней: у Петруса на душе пели райские птицы.
Он поцеловал дядину руку и сел напротив.
