глаз. — Только не ищите виноватых среди нас, хотя… Хотя есть подлюги.
VII
Как предчувствовал и боялся Кольцов, все его старания добиться аудиенции Ягоды по приезде в столицу успеха не имели. Помощник в приёмной, куда он явился, не сразу выхлопотав пропуск, сославшись на серьёзную занятость шефа, назначил ему время позвонить через неделю и напомнить о себе, но когда он, съедаемый волнением, так и поступил, тот коротко и сухо, словно слыша впервые, попросту отбрил его, что надоедать нет надобности, при необходимости шеф сам сочтёт возможным его найти.
Журналист опешил от нежданного холода, так и сквозившего в каждой резкой фразе прежде казавшегося услужливым человека, стал торопливо разъяснять о недающемся фельетоне, заказанном лично Ягодой, путаясь, поведал нелепую историю с перевернувшейся на Волге лодкой, но помощник снова его прервал и, отчитывая, укорил, что если бы не был знаком с ним лично, вовсе не стал бы слушать, так как попусту теряет время. После чего бросил телефонную трубку.
«Извратил всё Кастров-Ширманович!.. Добреньким прикидывался! — мучился Кольцов. — Пока я пилил обратно до Москвы на теплоходе, преподнёс он Ягоде всё в чёрном цвете… Чтобы снять с себя ответственность за аварию, наворотил, мерзавец, кучу гадостей на меня. Заела его беседа с арестантами, да я сдуру ещё про вторую заикнулся. Он и против поездки к ловцам на низа был настроен, но затаился… Косо поглядывал на председателя исполкома и на меня…»
Когда же от своих людей долетела до него весть, что прокурором Берздиным подана на него жалоба о самоуправстве во время пребывания в командировке: так была расценена следователем Борисовым его попытка устроить свидания арестованным обвиняемым с жёнами, самочувствие Кольцова вовсе ухудшилось. Не будь он завален скопившимися в редакции материалами, слёг бы на больничную койку. Враз напомнило о себе сердце, только таблетки спасали от бессонницы.
«Нельзя сдаваться оболганным, — постоянно ловил он себя на тревожной мысли, — надо искать выход из подлой ситуации».
И, наконец, решившись, под предлогом посоветоваться направился в ЦК к Исааку Богомольцеву.
Человека этого он знал слишком хорошо, чтобы уважать, однако не мог не ценить за особые качества. Из дерьма, в которое сам бесславно вляпался, выцарапать его другого не найти — известна была крепкая дружба двух ненавистных ему людей — Ягоды и Богомольцева Исаака Семёновича.
К большой его радости, Исаак встретил радушно, посочувствовал и не скрывал, что наслышан о его поездке в Астрахань, известны были ему и пикантные подробности вояжирования; угощая чаем, не перебивая выслушал всю историю, деликатно поинтересовавшись беседой с арестованными. Поначалу осторожный в оценках, Кольцов увлёкся, заговорил ироничными злыми фразами, цитируя собственный незавершённый фельетон. Увлекавшийся в институте ещё по молодости физиогномикой[111], он мог бы заметить, что не всё в его повествовании нравилось внимательному слушателю, от некоторых его суждений тот морщился или совсем багровел, его глаза наливались тайным гневом, при этом он прищуривался так, будто старался пронзить журналиста ненавидящим взглядом, однако журналиста, как говорится, несло, переполнявшие его мучительные мысли разрушили сдерживавшую плотину разума, он не заметил, как замахнулся на проблемы, которые, собираясь в ЦК, совершенно не предполагал касаться, и уже ёрничал насчёт поразившей его триумфальной арки в самом «шикарном» месте Астрахани, едва державшейся от ветхости и трясущейся при проезде лихого извозчика. А ведь изображала она индустриальный мотив.
— Как, как вы изволили выразиться? — будто не расслышав или чтобы запомнить, переспросил Исаак, изобразив улыбку. — Что вы подумали по этому поводу?
— Дай бог память, — впёр два тонких пальца в лоб Кольцов. — Мне легче процитировать фельетон, я некоторые удачные находки наизусть вызубрил. — И он выпалил, не задумываясь: — Кажется?.. Нет, точно! Мне подумалось, что триумфальная арка на Братской улице вот-вот разрушится от ветхости и своими обломками обязательно прибьёт кого-то. А ведь во всём городе это лучшее сооружение, и возведено оно гораздо удачней, чем состоявшиеся там последние перевыборы.
— Перевыборы? Не понял? Какие перевыборы? — насторожился Богомольцев.
— Как? Разве вам неизвестно? «По активности избирателей Астрахань с достоинством заняла последнее место во всём Нижневолжском крае!»[112] — процитировал собственные строчки Кольцов. — И думаю, что глубокоуважаемые астраханские вожди до сих пор этим не обеспокоились, иначе они бы не выпестовали прославивший их криминальный гнойник!
— Вы правы! — не сдержал гнева Исаак. — Вот в этом вы очень правы! И фельетон следует немедленно опубликовать! Что там у вас за заминка? Какие сомнения? На носу суд над зловонной «астраханщиной». Мне известно, что следствие по делу окончено. Фельетон окажется к месту. И это немало выручит вас, изменит, так сказать, зародившиеся у некоторых сомнения.
— Сомнения во мне?! — вскричал и лишь огромным усилием воли удержал себя, чтобы не вскочить на ноги, Кольцов. — Неужели я дал повод? Чем?
— На кой хрен вас понесло на низа? — так и впился в него змеиным взглядом Богомольцев. — К ловцам? Какую правду-матку вы собирались там отыскать?
Произнеся это слишком быстро, Исаак тут же закрыл рот, словно сам же и испугался, заморгал глазами, успокоился, размеренно и внятно затвердил:
— Во всём виноват чёртов чистоплюй Носок-Терновский! Он хоть и сам водку не хлестал, баб чужих не щупал, а, нос вверх задирая, грязи под ногами не замечал, а когда тыкали его носом, обходил за версту, вместо того чтобы, засучив рукава, разнести к чёртовой матери тот гнойник!.. Оргбюро уже дало ему оценку. Вы, наверное, слышали про состоявшееся решение?
— Да.
— Так что же вас туда понесло?
— Но тогда были и сомневающиеся. Чтобы покончить для себя с этими сомнениями, я…
— Убивал бы я всех сомневающихся! — хлопнул по столу ручищей Богомольцев. — У меня вон жена тоже всё сомневалась, да Бог разрешил её сомнения…
— Что такое?
— Умерла.
— Примите мои глубокие соболезнования, честное слово, не знал. — Кольцов попытался найти глаза Исаака.
— А-а-а… — махнул рукой тот. — К слову это я. Все там будем.
Они помолчали.
— А знаете, какой вопрос я задал нэпману Солдатову, одному из самых известных фигурантов по этому делу? — меняя тему, спросил Кольцов.
— Мне рассказывали, что, отправляя в поездку, товарищ Ягода снабдил вас готовым обвинительным заключением, — недовольно буркнул Богомольцев. — На кой ляд вам уголовник Солдатов? Насколько мне известно, он самый ярый взяткодатель? Что он мог сказать важного и вразумительного, чтобы ради этого плыть на край света и рисковать жизнью?
— Я всё же попробую объяснить. Тогда никто не знал мнения товарища Сталина, а следователи не заикались о статье 58-й… Никаких намёков не было… и со стороны товарища
