спустился вниз к ручью, там среди травы чернела земля.
— Они тут все вытоптали, — закричал Палицан, набрав горсть земли. — Вот совсем свежая, они вчера тут были, уж это точно, — добавил он.
— А следы есть? — спросил Петрин.
— Полно, будто мак рассыпали. И большие.
Они вышли к картофельному полю и, миновав ручей, стали подниматься вверх по лугу. Оглядели последние картофельные борозды, в которых почти все клубни были выворочены. Вдруг в бороздах что-то зашевелилось.
— Да ведь это Эминко! — закричал Леник, у которого был самый острый глаз.
— Что это он там делает? — спросил Петрин.
— Не видишь, что ли, штаны придерживает.
Все засмеялись. Эминко встал посреди борозды, привел себя в порядок, закивал им и подошел.
— Все тут вскопано, — сказал Эминко.
— А ты что же, не мог в кустах облегчиться? — накинулся на него Петрин. — Кабаны почуют, тогда ищи их…
— Да нет, я все землей присыпал, не бойся, — сказал Эминко.
— Ну смотри.
— Ладно вам, мужики, — вмешался Палицан, — пора становиться по местам, солнце зашло… Кабаны спустятся по этому склону или придут справа от Реписк… Троим надо здесь остаться, а троим — подняться наверх, на Шлемпеш, чтобы перерезать им дорогу в Маркушеву долину… Кто останется здесь?
Никто не отозвался.
— Ну, разбирайтесь, — торопил Палицан.
— Подели ты, — попросил Леник.
— Пожалуйста, — согласился Палицан. — Я встану чуть повыше, Эминко останется здесь, Леник пойдет за ручей… А вы втроем, — он показал на Ярнача, Пуллу и Петрина, — заляжете по ту сторону хребта…
Все разошлись по местам. Они прошли шагов сто, и Ярнач сказал Пулле и Петрину:
— Опять он послал нас на плохое место.
— Да кто знает, — засомневался Петрин. — Никогда наперед не угадаешь…
2
«Никогда наперед не угадаешь, откуда что вылезет на тебя из темноты», — подумал Петрин, лежа на толстой куртке под кустом возле дороги. Он лежал на спине и считал гаснущие звезды. На востоке посветлело. Солнца еще не было видно, но там где-то за горизонтом чувствовался уже новый свет, новый день. Петрин улыбался. У него было легко на душе и на сердце спокойно, как никогда. Он не боялся ночи, которая уходила, не боялся дня, который еще не наступил. Ни с того ни с сего появилось чувство, будто он только что народился на свет. Вот такой, как он есть. Вместе с сапогами, курткой, шапкой на голове. Так и родился из самой земли. Точно вылупился вот тут вот, в канаве возле дороги. Он сел, посмотрел в канаву и почувствовал, как там в полутьме шевелится трава. Он протянул руку и с нежностью погладил траву, точно этим прикосновением благодарил материнское лоно. И радостно стало у него на душе. Так, что петь захотелось. И он даже замурлыкал какую-то мелодию, но остановился. Глубоко вздохнул и задержал дыхание, вот тут-то и появилась у него лохматая мысль: сегодня я в первый раз убью человека! Он выдохнул воздух, расслабился, ему не было ни грустно, ни жалко. Не хотелось ни плакать, ни смеяться. Ему не было стыдно, и не гордился он ничем. И дрожи никакой не было, и напряжения… Чувствовал он себя нормально, естественно…
Он встал, поднял с земли куртку, надел ее. Подошел к краю шоссе, опустился на колени, опираясь руками об асфальт. На минуту даже приложил ухо к асфальту и прислушался. И когда поднялся, подумал: теперь скоро! Он поправил автомат на груди и ладонью ощупал гранаты на поясе. Потом посмотрел вверх на высокую скалу, но там было тихо. Он обошел скалу и стал подниматься по более пологому склону.
Осторожно шел по камням и старался не споткнуться и не соскользнуть вниз.
— Ты, что ли, Петрин? — окликнул его Гвоздяк.
— Я, не видишь?
Он подошел к Гвоздяку, рядом лежал Марицин. Он курил, прикрыв сигарету шапкой.
— Ляжешь тут рядом с нами? — спросил Марицин.
— Нет, пожалуй, поднимусь повыше.
— Ну что, слышал что-нибудь? — спросил Гвоздяк.
— Они будут скоро. Надо приготовиться и не бояться, — сказал Петрин. Он хотел подняться еще выше, но остановился. — Тебе приходилось убивать? — спросил он Марицина.
— Нет, — ответил Марицин.
— А тебе? — спросил он Гвоздяка.
— Нет, а почему ты спрашиваешь?
— Так просто, — ответил он. — Так просто, — повторил он. — Сегодня нам без этого не обойтись…
Они замолчали, и он стал подниматься. Он успел уже пройти метров пять, когда услышал голос Гвоздяка.
— А ты, ты убивал?
— Так же, как и вы, — ответил он не оглядываясь.
Наверху, на каменной площадке, было виднее. Он поглядел вокруг, поглядел на дорогу и поднялся на скалу. В тридцати метрах под ним Гвоздяк и Марицин о чем-то разговаривали. Слов он расслышать не мог, да и не старался. Стоя неподвижно, он смотрел на небо, проникая взглядом в его бесконечность. Солнце показалось из-за гор так внезапно, что он даже вздрогнул. Он сел, минуту смотрел на все ярче разгорающуюся зарю, потом отвернулся. Начинался день.
Он подумал: вот бы поспать здесь, на утреннем солнышке, а когда сойдет роса, пойти бы на полянку за ягодами, вот бы!.. И в это мгновение шум с дороги стал приближаться. Он посмотрел на тех двоих внизу, а они на него. Они кивнули друг другу. Приготовили автоматы, гранаты. Стиснули зубы, прищурились и стали ждать. Когда появился первый танк, они будто окаменели. За танком — грузовик с солдатами. За ним еще грузовики… Действовали все одновременно. Сперва каждый бросил по три гранаты, потом начали стрелять. Танк продолжал свой путь, три грузовика остановились. Выстрелы, крик, рев, боль. Все это ерунда, потому что страх сразу не проходит. А он-то боялся, а он-то боялся…
Петрин вздрогнул только тогда, когда услышал автоматную очередь, и стал снова бросать гранаты. Бросал и думал: скольких я уже убил? Двоих, троих, десятерых? И тогда совсем рядом, внизу, заревел Гвоздяк. И сразу же за ним Марицин. Он посмотрел в их сторону. Они неестественно лежали друг на друге. Они еще дышали и подергивались в судорогах. И он подумал: а скольких они убили? Одного, двоих, троих, десятерых? Внизу на дороге свирепствовал огонь. Огонь лизал свастики. И свастики превращались в прах. Фашисты ползали по земле в лужах крови, перешагивали через мертвых и бежали под скалу. Хотя и там лежали убитые… Мои мертвецы, подумал он, мои первые мертвые враги…
Тогда что-то клюнуло его в плечо. Сначала ничего, только прикосновение, потом боль, кровь, крик. Он выпрямился и покачнулся. Автомат выскользнул у него из рук и упал со скалы. И он бросился бежать. Он бежал и плакал от боли. «Ой, плечо!» — кричал он,
