Час спустя его пригласила сама графиня: во время прогулки она, как это часто случалось, зашла ко мне отдохнуть. Графиня оценила Эжени с первого взгляда и сразу же почувствовала к ней душевное расположение. Ораса поразила дружеская непринужденность, с какой эта знатная дама уселась рядом с женщиной из народа, любовницей лекаря, и то, как просто и ласково она с ней разговаривала. Он заметил также, с каким умом и достоинством Эжени поддерживала беседу. С этого дня он проникся к ней уважением и, хотя иногда и бывал с ней непочтителен, все же отказался от былого своего предубеждения.
Появление Ораса в замке пришлось весьма кстати для виконтессы, которой уже надоело окружавшее ее общество. Она вспомнила, что этот юноша когда-то показался ей умным и не лишенным своеобразия, и мило упрекнула его в том, что он не бывал у нее в Париже.
— Наш дом вам показался скучным, — сказала она таким тоном, что нельзя было понять, лесть это или насмешка. — Здесь, может быть, мы будем не так скучны; к тому же в деревне люди менее разборчивы.
— Это соображение и придало мне смелости явиться к вам, сударыня, — ответил Орас с дерзким смирением, принятым, впрочем, благосклонно.
Виконтесса смыслила в истинном остроумии не больше, чем в истинных достоинствах. В мужчине она ценила лишь одну способность — умение льстить и раболепствовать перед женщиной. С первого взгляда она старалась угадать, какое впечатление произвела на человека, которого ей представили, и если видела, что не может завладеть его воображением, она, не тратя напрасных усилий, принимала его как врага. В этом и состояла вся ее тактика. Она ни для кого не стала бы компрометировать себя, но и не отступала ни перед чьей враждой. Она умела привлечь к себе достаточно сторонников, чтобы не бояться противников. Для суждения об окружающих у нее было одно мерило: тот, кто недостаточно высоко ценил ее, раз и навсегда объявлялся бездушным тупицей; тот, кто ее отмечал и стремился быть отмеченным ею, сразу попадал в число ее любимцев и лиц, пользующихся ее благоволением. Ей нравились робость и волнение молодых обожателей, но дерзость опытного волокиты нравилась еще более. Она была болезненна, холодна по натуре и не стремилась к любовным утехам, но это не мешало ей быть кокетливой и на свой лад развращенной, — она дарила мнимую власть над своим сердцем, оделяла всевозможными надеждами и ничтожными милостями нескольких поклонников одновременно, достаточно ловко внушая каждому из них, что именно он был первым и последним, кого она любила или могла полюбить. Но нет такой испорченной натуры, недостатки которой не имели бы своего рода достоинств, и к чести виконтессы нужно сказать, что она не лицемерила перед светом и не проповедовала правил, которым сама не следовала. Она проявляла немало независимости в мыслях и эксцентричности в поведении. Она не верила в добродетель, но не осуждала порока и говорила о других женщинах с большей снисходительностью, чем это принято у светских дам, причем говорила без задней мысли, без лукавства, не стараясь выказывать стыдливость, которая была ей так же не свойственна, как и истинная страсть.
Орас нимало не сомневался в несравненных достоинствах виконтессы, жаждавшей его поклонения. Он сразу же признал их; и не только потому, что виконтесса была богата, знатна, окружена поклонниками, блистала нарядами, — для него все это было ново и соблазнительно, — но еще и потому, что он, так же как она, судил о людях и проникался к ним дружбой или неприязнью в зависимости от того, понравился он им или нет. С первого же дня, когда встретились их взоры, проявилась эта владевшая ими обоими потребность в чужом восхищении. Их тщеславные натуры вступили в единоборство, и, как два искусных бойца, они подманивали и дразнили друг друга, вызывая на решительную схватку, в которой оба жаждали прославиться за счет побежденного.
Виконтесса всю ночь обдумывала те три туалета, которые собиралась надеть на следующий день. Утром, выйдя на балкон в прозрачном и легком, сверкавшем белизной одеянии, она напоминала Дездемону, поющую песенку об иве. Затем, пока седлали лошадей, она оделась амазонкой времен Людовика XIII и даже отважилась приколоть к шляпе черное перо, которое было бы безвкусно в Булонском лесу, но выглядело очень задорно и мило в лесах Шайи. Вернувшись с охоты, она надела изысканный туалет, предназначенный для деревни, и так надушилась, что у Ораса разболелась голова.
Сам он встал на рассвете, чтобы нарядиться как подобает охотнику, и, воспользовавшись моим гардеробом, соорудил себе костюм, не слишком отдававший стилем парижского канцеляриста. Я предупредил его, что моя лошадь норовиста, и посоветовал обращаться с ней осторожно. Сначала все шло хорошо, но, едва всадник оказался под огнем взглядов владелицы замка, он позабыл мои предостережения и вступил в жестокую распрю со своим конем. Свидетели этой сцены отметили, что он понятия не имеет о верховой езде.
— Вы, я вижу, отчаянный наездник! — развязно крикнул ему граф Мейере, горячий поклонник виконтессы. — Но берегитесь, как бы лошадь не прижала вас к стене.
Замечание графа показалось Орасу по меньшей мере бестактным, и, желая доказать, сколь мало он с ним считается, он хлестнул лошадь и поднял ее на дыбы.
Он был смел и силен, хотя мало занимался в манеже; отдавая себе отчет в том, что не может соперничать в искусстве и умении с опытными наездниками, окружавшими виконтессу, он решил, по крайней мере, затмить их своей отвагой и так напугал даму своего сердца, что она побледнела и стала умолять его быть осторожнее. Цель была достигнута, и победа Ораса над соперниками обеспечена. Женщин больше пленяет отвага, чем ловкость. Мужчины утверждали, что он ездит отвратительно, что никто из них не доверил бы свою лошадь подобному безумцу, но виконтесса сказала, что никто из них не осмелился бы совершать такие безумства и столь беззаботно рисковать своей жизнью. Отлично понимая, что Орас проделывал все эти безрассудства только ради нее, она прониклась к нему безграничной признательностью и в продолжение всей охоты занималась только им одним. Орас следовал за ней, не отставая ни на шаг, и выказывал к охоте полное равнодушие. Охотник он был такой же плохой, как и наездник, а потому, боясь совершить какую-нибудь оплошность, изображал глубокое презрение к этой грубой забаве.
— Зачем же вы поехали? — спросила госпожа де Шайи, напрашиваясь на любезность.
— Я поехал, чтобы быть возле вас, — ответил он попросту.
Это было несколько больше, чем ожидала виконтесса. Но обстоятельства благоприятствовали Орасу; конечно, при некотором знании света он выразился бы и изысканнее и осторожнее, но именно внезапность признания, которым Орас ошеломил виконтессу, показалась ей следствием бурной, неудержимой страсти. Эта женщина, не блиставшая красотой и не отличавшаяся отзывчивым сердцем, никогда не была любима. Ее добивались, преследовали ухаживаниями из любопытства или из тщеславия. К ней никогда не пылали страстью, хотя сама она страстно жаждала внушить безумную любовь, ради которой готова была погубить свою с таким трудом созданную репутацию изысканно-утонченной, гордой женщины. Быть может, она надеялась, что любовь эта пробудит в ней порывы и чувства, которые ей были неведомы. Несомненно, в других отношениях ее самолюбие было вполне удовлетворено. Она даже была пресыщена победами, которые неизменно одерживали ее остроумие и кокетство. Однако она никогда не испытывала восторгов, которые разжигает в сердцах красота и питает страсть. Ей наскучили угодливая лесть и приторные комплименты светских волокит. Она хотела безумств, совершенных ради нее; она хотела не возбуждения, а упоения; и Орас, казалось, подходил для роли неистового, дерзкого любовника, чьи восторги были бы для нее внове и разогнали бы унылое однообразие пошлых интрижек.
