его начинавшейся карьеры изобличителя, ходатая и информатора. Впоследствии, вероятно, портфель всегда был переполнен соответствующим материалом для «записок», которые в обильном количестве поступали от имени князя в надлежащие инстанции, – говорили, что на его квартире, в спальне, где находилась молельня, имелся заветный шкапчик, в котором тщательно были расклассифицированы данные о делах и людях эпохи. По собственному признанию, он внимательно следил «за всем, что происходило в петербургских верхах», имея возможность при своих связях и знакомствах проникать в сокровенную жизнь этих верхов: сведения эти были столь детальны, что при первом знакомстве Андронников поразил Мосолова своей осведомленностью в его ведомстве о всех «придворных пожалованиях». «Его записки были очень интересны», – утверждал полицейский дока Белецкий. – В своих записках… для высоких сфер Андронников давал очерк деятельности министров… давал обрисовку событий, волновавших Петроград, и т.д. Записки эти были стильно написаны – отличным французским языком, зло иногда обрисовывали какие-либо факты из деятельности или жизни тех высших сановников, против коих что-либо имел князь, и прочитывались им тем, кто был противником этих мер». В «записках», как видно из отчетов Чр. Сл. Ком., обсуждались и вопросы о смене и назначении министров. Для заведующего политической полицией собиратель общественных сплетен был золотым человеком. Белецкий часто бывал у Андронникова, а тот «также вечером заезжал» к Белецкому: «От него я слышал всегда много интересных из придворных и министерских сфер новостей, так как он имел широкий круг влиятельных знакомцев и бывал у гр. Фредерикса, Воейкова, у большинства министров, у председателя Совета Горемыкина, знал многих директоров департаментов почти всех министерств и других чинов из министерств, которые, считаясь с его влиянием у министров, боялись вооружить его чем-либо, поддерживали с ним лучшие отношения и старались исполнять его просьбы, предпочитая его иметь своим хорошим знакомым, чем сильным и опасным врагом». Немудрено, что Белецкому казалось, что Андронников «безусловно… имел громадное значение». Последний вовремя умел козырнуть авторитетным «покровительством» близкой царской семье гофм. Нарышкиной (до каких пределов простиралось это больше воображаемое покровительство, мы увидим), сослаться на дружеские отношения с Макаровым («шантажировал», по выражению Маклакова, на своих близких отношениях с его предшественником), принять таинственный вид посланца из «Мраморного дворца» (т.е. Константиновичей) или еще выше – всегда облекаясь в той или иной мере в тогу самозванца. С весны 1916 г. Андронников при субсидии из рептильного фонда стал издавать свой собственный печатный листок – выходивший еженедельно «Голос Русского». Газета должна была популяризировать имена «Их Величеств и августейших детей». Редактор органа «поразил» директора Деп. полиции Климовича «своей беззастенчивостью», откровенно рассказывая о изобретенном им способе «влиять на Его Величество»: он говорил, что «если он желает сделать кому-нибудь гадость, то пишет в этой газете передовую статью, берет корректурный оттиск и посылает в Ставку с запросом, можно ли ему печатать…»
Трудно причислить «всюду проникающего» Андронникова к «придворной партии» только «молодой Императрицы». Белецкий называл его «общественной агентурой» при дворцовом коменданте Воейкове506 – в действительности он выполнял эти функции не в большей степени, чем выполнял их в отношении Деп. полиции. С таким же правом его можно назвать «общественной агентурой» при вдовствующей Императрице Map. Фед., специализировавшейся на сообщениях о настроениях «молодого Двора», – здесь Андронников играл «двойную роль»: доставлял состоящему при М. Ф. кн. Шервашидзе фотографические снимки дамского кружка Распутина, а когда Вырубова об этом узнала, старался убедить ее, что сделал это «движимый самыми лучшими побуждениями своего уважения и преданности к ней и к Распутину, чтобы вдовствующей Императрице, никогда не видевшей Распутина и имевшей о нем превратное мнение… показать его изображение, его одухотворенные неземные глаза и отношение к нему со стороны окружавших, близких к нему людей, свидетельствующее о их вере в него, как в исключительного, не от мира сего человека». Был знаком Андронников с вел. кн. Александром Мих., у Конст. Конст. был почти «своим» человеком: в дневнике вел. кн. Конст. Конст. за 1916 г. под 20 июля можно, между прочим, прочесть: «С женой и Олей (т.е. греческой королевой) приняли кн. Андронникова: он видит все в черном свете, полагая, что революция идет быстрыми шагами и что в августе династию выгонят вон, если не хуже. Настаивает, что кому-нибудь из нас надо известить Государя о грозящей опасности. Но разве это поможет?»
Умел Андронников оказывать и непосредственные услуги министрам. Горемыкина совершенно не удовлетворяли конфеты, которых он не ел, – с некоторым негодованием подчеркнул это старик при допросе в Чр. Сл. Ком. При содействии все того же Белецкого к юбилею председателя Совета министров Андронников выпустил брошюру с дифирамбами премьеру, состоя в то же время негласным «докладчиком» при политическом противнике Горемыкина – Коковцеве. Услуги не всегда были удачны. Андронников сам в этом признавался. В своем журнале «по простоте душевной» он поместил продиктованные ему Штюрмером сведения о происхождении последнего «от женской линии» св. Анны Кашинской и был «жестоко высмеян при Дворе за эту Анну Кашинскую».
Не всегда было ладно с министрами – блюститель «правды» и «справедливости» шел ведь против «карьеристов». Он «лютую ненависть» питал к Столыпину и Кривошеину и не только к ним. Князь не был обидчив, но был мстителен. Обидчивым нельзя было быть при ремесле, которым занимался закулисный осведомитель. Облекаясь перед революционной следственной комиссией, быть может, не без хитрости, в одеяние наивного простачка, Андронников рассказывал, как он познакомился с кн. Мещерским: «Я узнал его только в 1912 году, когда он меня прохватил в своем “Гражданине”, написав, что есть “титулованные молодчики, которые подносят министрам конфеты, провожают на вокзалы” Злую статью написал! Я себя в ней узнал! И узнал, что это было дело рук г. Палеолога507 и Бурдукова. Я этого так не оставил!.. Палеолог очень испугался. Тогда Мещерский написал мне: “Vous vous sentez pique′? Сe n’est pas vous!” Это письмо давало мне возможность поехать к Мещерскому… После этого я начал у него бывать». Не только «Гражданин», но и «Новое Время» и «Вечернее Время» не раз описывали в «замаскированной форме» примечательный «тип» на бюрократическом небосклоне дореволюционного безвременья. Обижался ли Андронников – мы не знаем. Но он не прощал обидчикам.
Военный министр Сухомлинов настаивал в свое время на высылке опасного типа из Петербурга. «Друг и приятель» Мещерского, министр вн. д. считал, что у него не было к тому «основания». «Подобные документы, – показывал Маклаков, ссылаясь на упомянутый приказ начальника кавалерийского училища, – в прежнее время были поводом к высылке».
