Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 156
это здоровая, высокая, мускулистая, сильная, идеальная репродуктивная машина добрых кровей, существо, которому, кажется, самой судьбой предназначено заниматься любовью, беременеть, рожать потомство, вскармливать его грудью; она также усердно выполняет любые домашние обязанности, ни словом не возражая: она вообще мало или совсем не говорит; наконец, по всеобщему мнению, она наделена потрясающей красотой. Нас, впрочем, не слишком волнует, есть ли у нее душа или внутренний мир, испытывает ли она боль, надежду, мечтает ли.
Катерина – личная собственность даже не Донато, а Джиневры, и ей очень хочется указать, что рабыню она купила на собственные деньги, а та верно и преданно служила ей долгие годы. Джиневра использует формулу полного освобождения, liberavit et absolvit ab eius servitute, однако немедленно перечеркивает ее, заменяя болезненными условиями, в результате чего вся процедура обычно оборачивалась не завоеванием истинной свободы, а лишь робкой надеждой на будущее: Катерине до самой смерти придется оставаться в услужении у бывшей хозяйки, поскольку та, вероятно, уже успела передумать и не собирается ее терять. Однако между оформлением имбревиатуры и белового документа должно было произойти некое событие, поскольку Джиневра, женщина более-менее крепкого здоровья, которая проживет еще много лет, в кадастровой декларации за 1458 год фигурирует уже как хозяйка другой пятнадцатилетней рабыни, не Катерины. Как следует из заметки Кастеллани, освобождение должно было стать полным и окончательным немедленно, 2 ноября 1452 года. Вероятно, тогда же Катерина и покинула дом, забрав с собой скромное приданое, обещанное ей Джиневрой и тщательно переписанное Пьеро: кровать, сундук с двумя замками, матрас, пару простыней, одеяло.
Возможно ли, чтобы здесь говорилось именно о ней? Я до сих пор не могу в это поверить. Будь это мать Леонардо, 2 ноября 1452 года ребенку уже исполнилось бы шесть с половиной месяцев, так что он неминуемо должен был лежать на коленях у Катерины, presentem et acceptantem, в старом доме на виа ди Санто-Джильо, завернутый в пеленки, как младенцы на фасаде Воспитательного дома; однако, родившись 15 апреля, он по-прежнему был сыном рабыни. Но где была Катерина в июле 1451 года? Тут сомнений нет: с мая 1450 года она находилась в доме Кастеллани, нянча Марию, дочь Франческо и Лены. Этот дом, из окон которого открывается прекрасный вид на Арно, был и остается одним из самых красивых дворцов Флоренции. Он построен на фундаменте средневекового укрепления, замка Альтафронте, совсем рядом с Уффици, ныне здесь расположен музей Галилея. Это последнее соображение, как ни странно, мешает мне принять столь невероятную гипотезу, хотя я целыми днями брожу по залам этого здания, от библиотеки на третьем этаже до подвала под могучими каменными арками древнего замка. Неужели именно здесь Катерина жила, именно здесь полюбила Пьеро?
Я принялся ретроспективно исследовать жизни всех действующих лиц Катерининой истории, всех тех, с кем она так или иначе пересекалась: Леонардо, Аккаттабриги, Пьеро, дедушки Антонио, рыцаря Кастеллани, Джиневры, Донато. Каждый новый сюжет сплетался с предыдущим, от каждого ответвлялись истории других людей, соединявших свои жизни, кровь, пот и семя, деливших хлеб и вино, боль, радость и надежду, порождавших поколения детей для будущего всего человечества. В этом плане Донато стал для меня ключом не только потому, что он сам по себе является одной из самых знаковых фигур того времени, эталоном предпринимательской дерзости, менявшей мир то к лучшему, то к худшему, но и потому, что в родную Флоренцию Донато вернулся из Венеции, где с переменным успехом жил и боролся за жизнь более сорока лет. Главное его предприятие в Венеции, золотобитная мастерская, всегда держалась на рабском труде женщин. А ведь Венеция была важнейшим портом, куда привозили черкесских и татарских рабынь из Таны, последнего форпоста европейской цивилизации и венецианской империи на северо-восточном побережье Черного моря. На самом краю света. Впрочем, тут архив приготовил для меня последний сюрприз: завещание Донато, составленное, по странному совпадению, единственным нотариусом, которому старый авантюрист доверял, сером Пьеро. Почти все свое состояние Донато отписал монастырю Сан-Бартоломео-а-Монтеоливето во Флоренции, неподалеку от ворот Сан-Фредиано, где повелел возвести склеп и капеллу для себя и своей семьи. В том самое месте, откуда происходит первая картина Леонардо, «Благовещение», висевшая здесь, вероятно, ab antiquo. И мне не верится, что это просто совпадение.
Свое ретроспективное путешествие я продолжил средиземноморскими путями, стараясь сделать те же остановки, что, вероятно, отмечали и путь Катерины: от Венеции до Константинополя, от Трапезунда до генуэзских колоний на Черном море, от Матреги до Таны и устья Дона. Я попытался своими глазами увидеть все те места, какие еще можно было увидеть, но обнаружил, что в нынешнем мире барьеров и стен куда больше, чем в мире Катерины. Самая красивая часть пути так навсегда и останется для меня несбыточной мечтой: проплыть вдоль восточного побережья Черного моря, от Трапезунда до Сочи и Азова, древней Таны в устье Дона; подняться по реке Кубань к ее истокам на высокогорье Кавказа, достичь двойной вершины Эльбруса. Тьма сгустилась над землями, откуда начала свое плавание рабыня Мария.
В этом путешествии, о котором с определенного момента можно теперь только мечтать, уже не помогут документы, маршрут не найдешь ни по одной навигационной карте, и даже стрелка компаса, бешено вращаясь, не указывает направления. Приходится остерегаться отмелей и острых скал, ужасов внезапного шторма и свирепых морских чудовищ, а ночью, засыпая на палубе стоящего на якоре на рейде корабля, – бесшумных и смертоносных нападений пиратов. За границами нашего мира все тонет в тумане веков: исчезнувшие цивилизации с их древними знаниями, сожженные в ходе войн и грабежей архивы, кровавое зарево, встающее над пожарами и разрушениями в ночь падения Константинополя.
Остаются голоса тех, кто побывал в этих местах: сильные, яркие, все еще пахнущие вином и сушеной рыбой воспоминания Иосафата Барбаро; сдержанные, размеренные, как ежедневная молитва посреди перечня цифр, счетов и денег, – Якомо Бадоера. Остаются имена, записанные Якомо в счетной книге: Термо и русской рабыни Марии. Дальше мы, увы, продвинуться не можем. Однако во тьме, пока не освещенной Историей, по-прежнему звучат те голоса и звуки, что слышала Катерина: саги и мифы исчезнувших горских народов, протяжные мелодии, слетающие в полнолуние со струн пшина, хороводный, кружащий ритм исламея, шорох ветра в кронах берез, грохот падающего с ледника водопада, волчий вой.
Последняя жизнь, пересекшаяся с Катерининой, – моя. Я – последний, кому посчастливилось с ней встретиться, увидеть, как она родилась, жила и умерла. Последний, впрочем, только в соответствии со шкалой времени, если бы время и впрямь существовало, если бы оно двигалось по
Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 156
