— Думаю, он не опустится до такой низости.
— Все же ты поступила опрометчиво. А я так радовалась, думая, что ты в Люшоне! Я представляла тебя в этом роскошном вечернем платье, которое так тебе идет. Боже мой, все мои прекрасные мечты разрушились…
— Возможно, мадемуазель. Только это были ваши мечты. Я вовремя поняла, что не разделяю их.
— Можно подумать, ты обвиняешь меня в том, что я толкала тебя в объятия этого очаровательного доктора…
— Я согласна, Филипп вовсе не злой. Я не обвиняю его. Но, признайтесь, вы оказывали на меня давление.
— Согласна, — уступила Жерсанда. — В надежде устроить твое счастье, малышка.
Счастливая Розетта играла с Анри, не пропуская ни одного слова из разговора Анжелины и Жерсанды.
«Какое запутанное дело!» — думала девушка, уголком глаза рассматривая убранство просторной комнаты. До этого она не решалась смотреть по сторонам, но сейчас, сидя на коленях рядом с мальчуганом, переводила взгляд с безделушек на картины, с тяжелых красных бархатных портьер на книги в переплетах.
— Анжелина, подумай о своем малыше, — не отступала Жерсанда. — Он не должен познать позор ни сейчас, ни став взрослым. Судя по тому, как ты описывала мне своего отца, если он узнает о своих родственных связях с Анри, то скорее отречется от него, чем проникнется любовью. Ведь, согласись, Огюстен — человек весьма ограниченный…
— Возможно, вы правы, мадемуазель, — кивнула Анжелина. — Но я предпочитаю рискнуть. Думаю, теперь папа будет более снисходительным. Я немного подожду, время терпит.
Молодая женщина в задумчивости опустила голову.
— Анжелина, — нежно окликнула ее старая дама. — Что ты собираешься делать?
— Я, как и мама, стану лучшей повитухой нашего края, — улыбаясь, ответила Анжелина.
Сен-Лизье, 23 декабря 1880 года
Засучив рукава платья, Анжелина в перепачканном мукой фартуке месила тесто для пирога. В очаге пылал яркий огонь, и в кухне было жарко. Они с Розеттой разожгли также печь для выпечки хлеба, что было совсем непросто. Надо было доверху заполнить небольшими поленьями нишу, выложенную кирпичами. Эта ниша находилась в стене, перпендикулярной камину. В течение трех часов Анжелина и Розетта сменяли другу друга, поддерживая в ней сильный огонь, потом стали следить за изменением цвета свода. Хлеб и кондитерские изделия можно было ставить в печь только тогда, когда желто-розовый свод ниши раскалялся добела.
Спаситель, уставший от жары, попросился на улицу. Он сел перед дверью дома и стал спокойно прислушиваться к разговорам и смеху девушек.
Накануне, как и предполагала мадемуазель Жерсанда, выпал снег, украсивший город к Рождеству.
— Надеюсь, что папа и Жермена немного опоздают, — сказала Анжелина. — Снаружи гусь поджарился, а внутри, вероятно, еще сырой. Возможно, ты, Розетта, считаешь меня глупой, но, принимая гостей, я всегда немного волнуюсь. Ты понимаешь? Ведь я впервые готовлю ужин одна, вернее, праздничный ужин.
— Как это одна? — смеясь, возмутилась Розетта. — А я? Может, я сижу сложа руки?
— Нет! Не будь тебя, я подала бы суп с лапшой и козий сыр с медом, — возразила Анжелина.
— Им не придется жаловаться, вашему папе и его даме. Ах! Если бы вы знали, как я рада! На протяжении многих лет Рождество для нас ничего не значило. Даже наоборот, приносило только разочарование. Я так сокрушалась, глядя на своих голодных братьев! У них не было даже игрушек. Когда начинали звонить колокола к полуночной мессе, я поднимала сжатую в кулак руку к небу. Я грозила доброму Боженьке.
— Замолчи, Розетта! Теперь с этим покончено. Ты обещала мне забыть все. Моя бедная малышка, я знаю, что ты все время беспокоишься о Валентине и братьях.
Анжелина раскатала тонкий гладкий пласт теста и, сняв с доски, аккуратно положила его в жестяную форму. В это время Розетта резала яблоки тонкими кружочками, как просила Анжелина.
— Не стоит на меня сердиться, мадемуазель. Я упрекаю себя за то, что чересчур счастлива. Мне стыдно думать о сестре и малышах. Мне бы так хотелось, чтобы они увидели рождественскую елку у мадемуазель Жерсанды! Я никогда не видела ничего более красивого.
— Анри тоже. Он даже захлопал в ладоши. Ведь на прошлое Рождество он был совсем крошкой, мой любимый сынок!
Анжелина на мгновение замерла, вспомнив, как радостно смотрел ее сын на дерево, украшенное красными сахарными головами, шишками, раскрашенными в золотистый цвет, яркими бумажными лентами.
— Завтра мы увидим, как зажжется елка. Человек постоянно делает открытия. Я была поражена, увидев эти маленькие металлические зажимы с крошечными свечками. И мы будем ужинать у нашей дорогой подруги.
— Я не заслуживаю всего этого, мадемуазель Анжелина. Я не пойду, не хочу вам мешать.
— Немедленно замолчи! Ты самая отважная девушка из всех, кого я знаю. Причем работящая, приветливая. Октавия и Жерсанда тебя ценят. У тебя есть только один недостаток…
— Какой? — испуганно спросила Розетта.
— Ты продолжаешь звать меня мадемуазель Анжелиной и обращаться ко мне на «вы».
— Я не могу иначе. Не сердитесь на меня! Я — ваша служанка. Вы и я — это как мадемуазель Жерсанда и Октавия. Я часто прислушиваюсь к их разговорам. Первая обращается ко второй на «ты» и зовет ее по имени. Она хозяйка. Октавия же говорит «вы» и «мадемуазель»… Вот так. А по-другому было бы неправильно. Представьте, вдруг кто-нибудь придет к вам, а я скажу: «Анжелина, к тебе гости». Нет, это невозможно. Гораздо лучше, если я скажу: «Мадемуазель Анжелина, к вам гости».
Приводя свои доводы, девушка вежливо улыбалась и низко наклоняла голову. Анжелина рассмеялась и сдалась:
— Хорошо, ты победила.
Она полила яблочный пирог сметаной, взбитой с сахаром. Теперь его можно было ставить в печь. Этим занялась Розетта, сияя от гордости. Закрыв небольшую железную заслонку, она вернулась к столу, навевая:
Многие люди совершают паломничество,
Многие люди идут в Вифлеем.
Я тоже хочу пойти туда, у меня достаточно храбрости,
Я хочу пойти туда, если смогу дойти.
У меня болит нога,
Натирает седло, натирает седло.
У меня болит нога,
Натирает седло спину моей лошади.
Все пастухи, пасшие скот в горах,
Все пастухи повстречали гонца.
Он им сказал: «Возвращайтесь в деревню».
Он им сказал: «Наступило Рождество».
Моя руки в цинковом тазу, Анжелина пританцовывала, ведь в доме царила такая радостная обстановка. Розетта же, уперев руки в боки, кружилась по комнате, распевая все громче.
