Второй приказчик тут же заорал:
— Ефим Беневич, она своровала!
Боря ринулся к дверям, чтобы перекрыть их, хозяин поспешил к воровке.
— Это правда, мадам, или Илюше только показалось?
— Да, я украла, — спокойно ответила Сонька. — Зовите полицию.
— Ефим Беневич, бежать за городовым? — крикнул Боря.
— Зачем за ним бежать, если он возьмет за беспокойство больше, чем стоит все это украшение, — ответил хозяин и снова обратился к Соньке: — Вас шмонать, или покажете все сами?
— Шмонайте.
— Илюша, помоги даме, — обратился Ефим Беневич ко второму приказчику, — а то у меня может рука попасть не в то место.
Сонька подняла руки, Илюша нырнул в тот самый карман, достал колье.
— О!
— И что вы хотели этим сказать, мадам? — спросил хозяин, беря в руки изделие.
— Только то, что нужно звать полицию.
Ефим Беневич вздохнул, положил колье в коробочку, махнул приказчикам:
— Деточки, проводите даму. Только так, чтоб она запомнила это место и даже передала своим внукам, которым очень будет стыдно за бабушку.
Молодые люди подхватили воровку, довели до двери, распахнули и с силой вытолкнули женщину на улицу.
Сонька растянулась на мостовой, распугав прохожих, какое-то время не могла от боли подняться, проползла несколько метров на карачках, затем все-таки нашла в себе силы, выпрямилась и побрела дальше.
Увидела городового, подозрительно глядящего на нее, направилась к нему.
— Я воровка, — сказала. — Сонька Золотая Ручка.
— Пошла отсюда, пока не загремела в участок! — рыкнул тот.
— Я Сонька!.. Сонька Золотая Ручка!
— Тут уже пол-Одессы Сонек! И все чокнутые!.. Катись, сказал!
— Сонька!.. Я Сонька! — стала пританцовывать вокруг полицейского воровка. — Арестуй меня!.. Забери в участок! — И вдруг вцепилась в его мундир: — Я сбежала с Сахалина!.. Дочка в тюрьме!.. Я Сонька! Арестуй меня!
Городовой испуганно отпрянул от нее, затем с такой же силой толкнул, отчего Сонька полетела на землю, ударившись головой о чугунный столб.
От боли свернулась в комок, поджала колени под подбородок, заскрежетала зубами, застонала, заскулила.
Полицейский пошагал неторопливо дальше, время от времени оглядываясь на сумасшедшую старуху.
…Вечером того же дня в ста шагах от ворот городской тюрьмы стояла растрепанная пожилая женщина. Она что-то выкрикивала, размахивала руками, ругалась, грозила кулаком, вызывая смех и удивление дежурных полицейских.
До отправления поезда Одесса — Санкт-Петербург оставалось не более десяти минут. Князя провожали Анастасия и банкир Крук. Поодаль, сплевывая на землю и поглядывая на подопечного, курили два конвоира.
Княжна плакала, Ямской обнимал ее за плечи, улыбался:
— Я по-настоящему рад за тебя, Настенька. Рад, что вы встретили друг друга.
— Жаль, что вы уезжаете, — сказал Крук. — Мы бы неплохо провели здесь время.
— Может, я все-таки поеду с тобой? — спросила Анастасия, сморкаясь в платочек.
— А смысл?
— Ну как?.. Тебе ведь тяжело. И физически тяжело, и душевно.
— Физически я уже привык. А душевно?.. Я еду хлопотать о Михелине.
— Она рада была встрече?
— Весьма. Даже расплакалась.
— Я ее понимаю. Я тоже вам завидую. По-доброму.
— Спасибо, — князь поцеловал кузину в голову. — Думаю, мне удастся ей помочь.
— Я также готов посодействовать, — предложил банкир. — Вас ведь удалось выдернуть?
Андрей насмешливо посмотрел на него, кивнул на конвоиров:
— Да, еду в неплохой компании.
— Тем не менее не за решеткой, и едете не куда-нибудь, а домой.
— Настенька сказала, что вы неким образом способствовали мне.
— В силу возможностей.
— Благодарю… В Петербург не собираетесь?
— Мы с Юрием уже договорились, — ответила вместо Крука кузина. — Нам важна судьба Михи.
— Знакомые рассказывали, будто видели в городе некую странную женщину, выдающую себя за Соньку Золотую Ручку, — сообщил банкир.
— Сплетни, — отмахнулся князь. — Если б она была таковой, ее давно бы уже загребла полиция.
Ударил станционный колокол, отъезжающие и провожающие засуетились на перроне, к Ямскому направились конвоиры.
— Просим в вагон, ваше высокородие, — сказал один из них.
— Сейчас.
Князь и Анастасия обнялись, девушка вновь стала плакать, банкир, чтоб не смущать их, отошел в сторонку, ждал своей очереди.
Затем пожал князю руку, тот с помощью конвоиров забрался в вагон, махнул из тамбура:
— Прощайте, друзья!
— Нет, Андрюша, до свидания! — крикнула в ответ Анастасия. — До скорого!
Состав набирал скорость, вагоны проплывали перед глазами княжны и Крука, и вот ушел последний, и на перроне вмиг стало как-то пустынно и тихо.
Михеля обнаружил дворник-армянин, когда утром подметал одну из улиц на Молдаванке.
Увидел человека, лежащего на скамейке, подошел поближе, ткнул метлой.
— Эй, эржан, чего развалился?.. День начинается, на работу пора!
Снова ткнул, человек не шевельнулся. Дворник с усилием развернул его к себе, увидел закрытые глаза, неподвижное лицо, чертыхнулся.
— О, шатлах!.. Этого мне только не хватало, — заоглядывался, высматривая городового, достал из кармана фартука свисток. — Клянусь, нехорошо день начинается… Очень нехорошо.
Поезд шел на большой скорости, за окнами проносились деревья, какие-то постройки, пасущиеся коровы, лошади.
Конвоиры спали, облокотившись друг на друга.
Князь осторожно поднялся, так же осторожно открыл дверь и вышел из купе, сильно прихрамывая, направился в сторону тамбура.
Он потрогал ручку входной двери, с усилием опустил вниз — она поддалась. В лицо ударил ветер — плотный, сильный.
Ямской шагнул на самый край верхней ступеньки, уставился на проносящийся внизу крутой обрыв. Смотрел долго, пока не стала кружиться голова. Он швырнул трость, сделал движение вперед и уже готов был ринуться следом, как вдруг услышал за спиной:
— Осторожно, сударь!.. Так можно свалиться, костей потом не соберешь.
Проводник отодвинул князя от открытой двери, запер ее на ключ, посоветовал:
— Больше так не шуткуйте… Первый раз судьбу испытаешь, второй раз сама припрется.
