меня… Колотнул раз по голове да вниз, в поддых, добавил. Выходит, падать пришлось. Я и падаю… Ага…
У Миши на лице было такое наивное, добродушное и в то же время оторопелое выражение, что не смеяться было невозможно.
— Ага… Упал. А потом как схватил его за ногу и давай с ним драться…
— Это с Шуркой-то, с Шуркой!.. — все смеялась Наташа.
— Ага, с ним… с Шуркой этим… Ну уж, дал ему разок! Ага… Деру его, деру, а он молчит. Ага… Ну, не деру, а так. Связал ему руки вот ее пояском, — Миша кивнул на Наташу, — оттащил в маленькую комнату, бросил на кровать.
«Лежи, говорю, ворюга!»
И сам сел рядом на стул. Ага. Отдыхаю. Тяжело дышу.
«Сам ты ворюга», — говорит мне.
«Я-то не ворюга, — отвечаю. — Я по чужим квартирам не лажу».
«Я тоже не лажу по чужим квартирам, — говорит. — Это ты лазишь».
«Да это я за тобой полез. Тебя поймать. Понял, вор?»
«А я тебя хотел убить. Потому что ты вор, а не я».
«Ага, говорю, хитрый больно. С тобой и правда вором сделаешься. Не выйдет! Вот в милицию отведу, там тебе расскажут, кто вор. Отец придет, задаст тебе взбучку. Ага. Если еще в тюрьму не посадят. Ты кто такой? Кто у тебя отец?»
«Я-то знаю, кто я, а вот ты кто такой?»
Долго мы так с ним говорили. Ага. Потом начал он хитрить. Это я так думаю.
«Вот Алеша придет, говорит, задаст тебе. Самого в милицию отведет».
«Во-во, пускай побыстрей приходит, говорю, дело есть. Новый год справить. Ага. Да вора на руки сдать».
«Алеша тебе и за «вора» даст! Съездит разок — будешь знать!»
«А он кто тебе, Алеша-то? — усмехаюсь я. — Брат, сват, может?»
«Смейся, смейся! Как раз брат и есть…»
«Вот-вот. То-то я помню твою рожу. Не раз видал, как по магазинам шастаешь, бутылки сдаешь. Ишь нашел себе брата! И откуда только такие братцы берутся? С неба, может, свалился?»
«Из Свердловска свалился!»
«Ого! Далекие края. Только что-то не слыхал, будто у Алеши братья есть. Ага. Не слыхал. Нету таких. Ну, и как изволили добраться? На своих двоих?»
«Ох, и дурак же ты», — говорит мне и вздыхает.
«Ага. Я-то дурак. Зато ты больно умный. По чужим квартирам лазить. Грабить под Новый год».
«Не грабил я. Сказано — к Алеше прилетел. На самолете. Из Свердловска. Понятно?»
«Ага, улыбаюсь, как не понятно. Еще бы. Все понятно. Какой самолет-то?»
«ТУ».
«О, даже «ТУ»? Ну, и как тебе его винты? Ничего, а?»
«Винты! — презрительно фыркнул. — Нашел кого ловить на удочку. Винтов целых двадцать — и все с крылышками. Развязал бы лучше руки».
«Спешу и падаю, — говорю. — Ага. Чтоб снова энциклопедией вот этой получить? Нет, брат, научен горьким опытом. Ага…»
Ну, а что было дальше, вы знаете… — махнул Миша рукой.
— Да ведь Лариса-то не знает! — воскликнула Наташа. Но видя, что Мише не хочется больше рассказывать (дальше неинтересно для него), продолжила рассказ сама: — Мы с Алешей, — Наташа посмотрела на Алешу и улыбнулась, — вернулись на дачу только-только к двенадцати. Новый год на носу, а нам грустно. Мне даже страшно, потому что телеграмму получили, а встретить Шурку опоздали, телеграмма поздно пришла. «Где он теперь? — думаю. — И доберется ли до нас сам?» Все-таки никогда в Москве не был, первый раз из своего поселка уехал, а тут из аэропорта нужно добраться до города, найти Казанский вокзал, — а что именно его искать надо, он еще и не знает, — сесть на электричку, доехать до Отдыха и прочее. Алеша подбадривает меня: ничего, найдет, парню не семь, а, слава богу, уже двенадцать, он вообще сорвиголова… А мне еще потому грустно, что, встреть мы Шурку, можно было сразу поехать к нашим в Москву — нас ждали, а теперь придется весь Новый год проторчать вдвоем на даче и ждать, приедет Шурка или нет, найдет нас или нет. Да если даже и смог бы нас найти, то как нас теперь искать, когда уже ночь, темно? Вот такие у нас думы… Ну, а дверь открываем — и что мы видим? Мы видим, — вспоминая, Наташа снова начинает смеяться, — на нашей кровати, связанный по рукам и ногам, спит Шурка, а рядом на стуле посапывает Миша! Ох, и смеху же было, когда они, проснувшись, начали наговаривать друг на друга… Я прямо чуть по полу не каталась!.. Вот он у нас какой, этот Миша. — Наташа ласково взяла его руку и положила на стол, чтобы не теребил свой нос.
…Поздно вечером Алеша с Наташей проводили Мишу домой. Возвращались на Остужевскую; вдруг Наташа вспомнила еще один смешной эпизод. Однажды, тоже зимой, Миша свалился в колодец. Они слышат — Миша кричит, а откуда — понять не могут, еле догадались. Подбежали к колодцу, заглянули вниз, а оттуда к ним засветились таких два жалких и перепуганных глаза, что мороз по коже прошел. Свалился Миша туда, пробивая лед палкой: наклонился над колодцем, не рассчитал удара, лед проломился, и Миша полетел вниз. Утонуть было невозможно — колодец был широк, лед толст, а лунка в диаметре чуть больше ширины ведра, но и выбраться наверх Миша тоже не мог. «Вот когда я вспомнил, что в школе надо было по канату лазить, мышцы наращивать. Пригодилось бы теперь», — рассказывал Миша позже.
Теперь смеялись над этим — и Алеша, и Наташа. И вдруг… Бывает, что вот делаешь что-нибудь, совершенно уверенный в своей правоте, но неожиданно что-то пронзит тебя: «Как же ты об этом-то не подумал?!»
Так и с Алешей: смех ему показался вдруг обидным для Миши, хотя его и не было рядом.
— Как странно все-таки, — сказал Алеша, остановившись посреди улицы. Но сказал словно для самого себя.
— Что? — не поняла Наташа. — Что он упал в колодец?
— Не это… — опять словно для себя одного, но как будто уже недовольный напоминанием Наташи, пробормотал Алеша. — Другое…
Он подумал, что вот Миша чуть не вдвое старше их, у него семья, жена, двое ребятишек (а всего этого словно нет, по крайней мере другие этого не чувствуют), но живет Миша, словно должен что-то даже Алеше с Наташей, — это теперь особенно поразило Алешу. В самом деле, не их ли ради — чтобы угодить им, помочь и тому подобное — разбивал он этот лед и нечаянно свалился в колодец? А ведь это могло кончиться печально, а не смешно. Или вот снежная баба, что это? А уголь? А дрова? Где-то все это нужно было достать и
