спят, а уточка-серошейка лапку сломала… Я сам задремал.
Ушел к себе в комнату, медленно расстелил постель. Раздеваться стал…
Теперь — брюки…
Совсем бы не раздевался…
Я еще не заснул как следует, когда Розарка прокралась ко мне.
— Розарка, уйди! — прикрикнул я на нее, и сон мигом улетучился.
Она, как и в прошлый раз, спрятала голову под подушку.
— Розарка! Слышишь, Розарка? Ты притворилась, будто спишь, а я еще не успел заснуть… Не понимаешь? Я же сказал тебе, чтоб ты легла спать у себя.
— Ондрейко…
— Вот сама видишь — ты хотела меня обмануть.
— Не хоте-е-ела…
— Ах, не хотела? Гм… Ну вот теперь плакать будешь. Что же мне с тобой делать, господи боже мой?!
— Я выходила из дому и хоте-е-ела…
— Куда выходила?
— Ну из дому… И хотела согреть но-о-о-жки…
Она в самом деле расплакалась. Я закусил губы.
— Зачем ты меня обманываешь, Розарка?
— Я не обманываю… — И снова: — Ондрейко-о-о-о…
Я не гнал ее больше. Сел, стал смотреть в окно. От уличного фонаря в комнату падала тонкая полоска желтого света. Деревянный шарик — стук, стук… Порванная штора… Господи боже ты мой! Куплю Розарке драповый костюм, пойдем на праздник в Грушковец. Под Чабракой — коричневые и синие валуны. В шнурованных ботинках — по камням…
— Спишь, Розарка? — погладил я ее.
Я-то думал, начнутся бог весть какие причитания, а почти ничего не было. Когда я первый раз упомянул при Розарке о приюте, она только удивилась. Слово это было для нее не ново. Она слышала о нем уже несколько лет назад, когда была младше. Это слово всякий раз произносили у нее за спиной, и она представляла себе большой двухэтажный дом, больше нашей школы или больницы, и на обоих этажах — множество дверей и комнат, и по комнатам, по лестницам ходят кошки, большие и маленькие, и никто никому не мешает играть с ними. Но с тех пор Розарка забыла это слово и вот теперь удивилась ему. Спросила, поеду ли я с ней в приют. Я сказал — поеду, и начал объяснять ей, что это примерно такое.
Настал день, когда надо было укладывать вещи.
— Мы туда поездом поедем? — спросила она.
— Да, поездом — от Шенквиц.
— А когда мы поедем?
— С самого утра.
— А когда приедем?
— Приедем к обеду.
— А где будем обедать?
— Там нам дадут обед.
— А что такое приют?
Об этом она спрашивала меня каждый день, и я повторял свои ответы и даже кое-что придумывал: что вокруг приюта — раздольные луга, пересеченные тропинкой, а по этой тропинке можно дойти до леса, и ведет она вдоль ручья, заросшего лопухом, вербой и ольхой. Я вспомнил ради нее множество растений и животных и дошел до того, что стал рассказывать о красноватых форелях, которые живут в ручье, плавают против течения, а в солнечные дни на спинках у них поблескивают тоненькие крошечные чешуйки — в точности такие, какие были нашиты на мамином праздничном переднике. Передник этот висел в шкафу, и, когда кто-нибудь открывал шкаф, чешуйки переливались всевозможными красками. Носила мама этот передник только по большим праздникам и в особо торжественных случаях… Один раз, помню, она повязала его, когда мы поехали на Красный Камень[19]. Народу сколько было! И все ели соленые огурцы или пили лимонад. А когда мама спрыгнула с коляски, все разом оглянулись: всем показалось, что где-то блеснула молния и сейчас раздастся гром…
— А это все из-за чешуек? — спросила Розарка.
— Ну да, — ответил я.
— А где этот передник?
Я не знал. Я никак не мог придумать, чем бы отвлечь ее мысли от передника.
— А где этот передник? — повторила она.
— Потерялся.
— Где же он потерялся? — И тотчас добавила: — Я хочу такой передник.
— Зачем он тебе?
— Пусть будет.
То же самое повторила она и вечером, уже лежа в постели: хочет, чтоб был у нее передник с блестящими чешуйками, и хочет она поехать в коляске на Красный Камень. Я уже перестал ей возражать, обещал ей все-все, что она хотела, и что когда-нибудь куплю белых коней и приеду к ней в приют. «Сойка, где ты?» — «Тут я!» Сойка, сойка, закрой глаза… До утра сидел я возле Розарки, гладил ее по голове. Под утро послышалось мне, что пропел петух.
— Вставать пора! — сказал я, и она тотчас открыла глаза.
Светало, когда мы вышли из дому.
Какой-то человек шел впереди нас, слегка приволакивая ногу. Мы скоро обогнали его. Это оказался какой-то рабочий; словно сквозь сон ответил он нам на приветствие.
А так улица была совсем пуста.
Около часовенки святой Розалии стояли возы с виноградом, над ними целыми стаями вились воробьи.
— Хочешь винограда, Розарка?
— Не хочу.
Из винокурен стлался по улицам тяжелый запах. Все местечко пропахло вином. Кому же захочется теперь винограда?
Скоро праздник сбора винограда. По площади проедут возы, украшенные белыми и красными кистями. Горбатая тетка понесет в корзинке на спине мальчишку-растрепу. Ребятишки будут махать ему флажками. А в конце процессии пойдет дедка с двумя живыми гусями в рюкзаке. И ребятишки будут смеяться.
Перед молочной лавкой сидел Сидуш. Из-под приспущенных век он разглядывал свою тележку.
— Раненько ты поднялся, — заговорил я с ним.
Мальчик не ответил.
— Сидуш! — окликнула его Розарка.
Он медленно поднял голову.
— Раненько ты поднялся! — повторила она мои слова.
Он по-прежнему — ни слова.
— Сегодня повезешь все четыре бидона, — улыбнулась ему Розарка.
Мальчик кивнул.
— А если захочешь, можешь сделать две ездки…
Он опять только кивнул.
На площади уже ждал автобус. Я поторопил Розарку.
Я даже не простился с Розаркой. Ее увела с собой сестра или воспитательница, и больше я ее не видел.
Другая сестра вынесла мне пустые чемоданы и послала меня прочь.
Вышел я с этими пустыми чемоданами и долго стоял, не зная, куда же мне теперь…
Перевод Н. Аросевой.
НЕ АПЛОДИРУЙТЕ НА КОНЦЕРТАХ
Спой, спой же! Помнишь, как тогда в машине ходила по кругу песенка? Уже совсем стемнело, и под зеленым брезентом кузова было очень холодно. Кто-то достал губную гармошку и заиграл.
— Тебе что, не холодно?
— Холодно.
— И охота тогда играть?
— Охота.
И заиграл снова.
Были спички — не было сигареты, нашлась сигарета — куда-то подевались спички. А месяц в небе стоял высоко-высоко. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, раз, два, три, четыре, пять, шесть, казармы, широкий казарменный двор, светившийся мозаикой окон. В тот день тебе достался билет: он был никому не нужен, все отказались от него. В общем, это была твоя первая
