– Как так?
– У меня дядя в Сэг-Харбор. На пляжные каникулы мы ездим в Хэмптонс.
– Очень зря.
Я чувствую раздражение. Да кто она такая, чтобы судить о моей семье или о том, на какие пляжи мы ездим?
– Там очень хорошо. Дом дяди всего в паре кварталов от воды, и у него трое детей, по возрасту почти как мы с братом. – Я говорю это, чтобы слегка утереть ей нос за свою семью. Посмотри на нас. Мы большая, счастливая, любящая повеселиться, ездящая на пляжи семья. А ты живешь в одиноком маленьком домике на Кейп-Коде. А может, и нет? Может, ее дом огромен. Может, у нее есть муж и целая толпа детишек бегает вокруг.
– Звучит отлично, – говорит она. – Полагаю, я просто сноб в отношении Кейп-Кода. Я работаю над расширением своих горизонтов.
Но я все еще думаю о том, кто еще может быть у нее дома. Внезапно я чувствую острую необходимость повесить трубку.
– Слушай, мне надо идти. Я извиняюсь.
– Симона. – Она делает это снова, произнося мое имя. Я думаю, может, она просто тянет время. Она делает глубокий вдох, потом выдыхает: – Я очень рада, что ты позвонила. – И после этого просто отпускает меня.
Я нахожу своих родителей сидящими в гостиной. Папа в банном халате. Мама вернулась с пробежки. Джейк все еще спит в своей комнате и, вероятно, пробудет там еще по крайней мере два часа. Везде разбросаны газеты (по воскресеньям мы получаем и «The Boston Globe», и «The New York Times»), и мне кажется, я чувствую запах свежевыжатых апельсинов.
– Доброе утро, милая. – Мама отрывает взгляд от газеты и улыбается.
Ее лицо все еще красное после пробежки или от холода, а может, и от того, и от другого. Она жестом зовет меня подойти и присесть рядом. Я подчиняюсь, и она проводит пальцами по моим волосам. Я быстро встаю и растягиваюсь на коврике. Папа сидит в кресле. Мама на диване. Они оба в поле моего зрения.
Я открываю раздел с комиксами. Кажется, именно там печатают гороскопы.
– Я только что говорила с Ривкой, – говорю я. Они оба быстро сворачивают свои газеты, складывают их в стопки и как будто приводят себя в порядок, как если бы внезапно нагрянули гости. Папа начинает первым:
– Расскажи нам, как все прошло. Как ты себя чувствуешь?
– Бесчувственно, – говорю я. Они выглядят озадаченными.
– Что ты имеешь в виду, солнышко? – спрашивает мама.
– Я имею в виду именно то, что значит «бесчувственно». Я имею в виду, что ничего не чувствую. У меня полностью отсутствуют какие-либо чувства.
Конечно, это совсем не правда. Думаю, я переживаю полную противоположность бесчувственности, но я не знаю слова, обозначающего переживание всех возможных эмоций одновременно. Я чувствую, как подступают слезы, но в этот раз совсем не возражаю.
– Кажется, у меня ее голос, – говорю я очень тихим, дрожащим голосом, совсем не таким, как обычно.
Мама с папой обмениваются взглядами. Потом они оба смотрят на меня. Мама как-то грустно улыбается.
– Нам тоже так кажется, – говорит она.
В конце концов я разражаюсь рыданиями. В открытую. Прямо там, на полу. С газетами, папой и мамой в качестве свидетелей. Должна признать, что мне становится лучше. Думаю, подходящим словом для этого будет катарсис. Я чувствую такое всеобъемлющее облегчение. Голова проясняется и в то же время кружится от вопросов. Я так долго запиралась, а теперь окно распахнулось, и они влетели целым роем. У меня так много вопросов, что я не знаю, с чего начать. Но пока я вслушивалась в звучание голоса Ривки, ее дома и ее жизни, я осознала, что первые вопросы хочу задать не Ривке. А маме с папой. Я благодарна им за то, что они пока оставили все как есть и поняли, что Большой Плач выбил меня из колеи на весь оставшийся день, а может, и на более длительное время.
Папа делает то, что он делает лучше всего. Кормит меня. Он делает малиново-банановые кексы, сосиски с индейкой и омлет, к которому я даже не притрагиваюсь. Я выпиваю два больших стакана апельсинового сока и больше кофе, чем следовало бы. Джейк наконец вываливается из своей комнаты (с голым торсом, естественно), съедает почти в два раза больше, чем я, а затем сметает мой омлет. Я внимательно оглядываю его, пытаясь узнать в нем своего младшего брата. В нем изменилось все. Он бесконечно спит. Его аппетит не знает границ. Голос ниже, чем у папы. И думаю, я уже упоминала о его расцветающей физической форме. Джейк в процессе эффектной трансформации, и ее признаки везде, к чему бы вы ни обратились. Что же касается меня, сидящей напротив Джейка, то со мной тоже происходят стремительные необратимые изменения, но даже если вы присмотритесь повнимательнее, то все равно не сможете ничего увидеть.
В полдень я с семьей иду собирать яблоки. Я хотела посмотреть кино с Клео и Айви, но, когда папа предложил пойти пособирать яблоки, это показалось идеальным вариантом провести день. И так и было. Я не хочу, чтобы мои слова звучали приторно-сладко, типа «гляньте, как эта семья смеется и улыбается, наполняет бушели ярко-красными яблоками, погружает их в багажник своего „субару“ и уезжает домой, поднимая за собой вихри ярко окрашенных листьев на сельской дороге». Но почти так все и было. Я просто счастлива быть сегодня со своей семьей. Благодаря им я смеюсь, а также испытываю гордость и чувствую себя в безопасности. Кажется, я слишком часто обнимаю Джейка за шею ни с того ни с сего, потому что в итоге он смотрит на меня и говорит:
– Да что с тобой такое сегодня, ненормальная?
И я ложусь в свою постель на чердаке, под свои тускнеющие, горящие в темноте звезды, с покалыванием в пальцах после ноябрьского холода и жжением в глазах после утреннего Большого Плача… и сплю, не видя снов.
Часть восьмая
Я говорила, что Эми Флэнниган тоже входит в команду по выпуску «Oaks Gazette»? Это делает практически невозможным хоть когда-нибудь поговорить с Заком Мейерсом наедине. Знаю, все говорят, что они просто лучшие друзья, однако если бы это было правдой, то логично было бы предположить, что она могла бы немного поделиться своим богатством и позволить Заку поговорить с другими особами женского пола без надзора. Но нет. Когда нам с Заком наконец дают общее задание, мы договариваемся встретиться в офисе «Gazette» после школы. И отгадайте, с кем он болтает, когда я приезжаю? Ну, вы поняли.
Наше з адание довольно необычно как для «Gazette», так и для меня. Я пишу историю о своей матери. Только что осознала, как это звучит. Давайте я проясню: я пишу историю о своей матери, а не о Ривке. Идея появилась на общем собрании, и Марсель, редактор, предложил нам написать очерк о юристе, ведущем дело о городской печати. Он не знал, что она моя мать. Вы, вероятно, можете представить, как быстро забилось мое сердце, когда Зак перебил его и сказал:
– Этого юриста зовут Эльзи Тернер, и она мама Симоны.
Все согласились, что это была бы отличная статья для газеты, особенно если ее напишу я. А потом Зак вызывался сделать фотографии.
