Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
– Хорошо, – подумав, сказал Гена. – Я спрошу. Очень конкретно: вот такое дело, есть ли среди подозреваемых такое лицо – Перчикова. Если нет, тема закрыта.
Он вышел в другую комнату, позвонил, вернулся. Сидели рядом и молчали: Гена хмурился, Надя скрывала нервную дрожь. Его телефон позвонил очень быстро.
Гена сказал: «Спасибо. Спокойной ночи». И повернулся к Надежде:
– Перчиковой в этом деле нет. Вопрос снят. Пошли спать.
Гена ворочался и вздыхал: он всегда долго засыпал после тяжелого дня. Надя обычно в такие ночи старалась не шевелиться. Если не получалось изобразить крепкий сон, тихо выходила из спальни и читала в кухне под настольной лампой. Но в эту ночь она не прятала ни бессонницы, ни страданий. Может, даже немного педалировала, самую малость. Вздохи ее напоминали стоны, временами она металась, как в бреду.
Утром Гена был бледным, невыспавшимся, к завтраку почти не притронулся, выпил кофе и ушел.
Надя погуляла с Машкой, а потом слонялась по квартире без толку, как сомнамбула. И что теперь? Не хватало еще с мужем поссориться из-за Алевтины, женщины, неприятной со всех сторон. Вечером она успела подумать, что, если Гена опять придет так поздно, как вчера, она просто рехнется.
И тут дверь открылась, и он вошел. Взял ее за руку, повел к дивану, посадил и сказал:
– А теперь слушай. И не задавай вопросы, откуда информация. Не твое дело, и не вздумай это все с кем-то обсуждать. Но все точно.
В общем, если опустить подробности поиска, Надя получила такую картину. Валентина Владимировна Перчикова, уроженка Тамбовской области, приехала в Москву на заработки восемь лет назад. Последнее место работы – агентство «Добрые дела». Вместе со своим мужем Николаем Козловым сняли комнату в квартире у пенсионерки Игнатьевой, та их зарегистрировала у себя. В поселке Тамбовской области остались двое их детей – мальчик-подросток и дочь восемнадцати лет. Пять месяцев назад Игнатьева скончалась. Перчикова не стала сообщать об этом ее родственникам, которые живут в другом городе, те до сих пор были не в курсе. Зато предъявила всем службам завещание покойной, которое было составлено нотариусом за неделю до смерти. По нему квартира остается Перчиковой, в права она еще не вступила, так что муж Козлов все еще снимает квартиру у покойницы. Они ее и похоронили на социальном кладбище.
В договоре с Алевтиной Мишиной, заключенном в присутствии дочери Инны, указана лишь сумма за работу – пятьдесят тысяч рублей в месяц. Расходы на питание, лекарства, все, что требуется для больной, – не ограничиваются. Ежедневно Перчикова снимала с американского счета Мишиной на ее карту «Виза» тысячу долларов. Половину переводила на свою карту, затем снимала. Где деньги, неизвестно. В наше время легче всего прятать наличные. Пятьсот долларов в рублях уносила для ухода за больной. Но это самое невинное из ее подвигов. Со счета Мишиной трижды за последнее время уходили крупные суммы – по пятьдесят тысяч долларов. Их нашли на недавно открытом счете в маленьком коммерческом банке на имя Веры Николаевны Козловой, дочери Перчиковой. Открыл муж к совершеннолетию дочери. Через несколько дней после своего совершеннолетия Вера Козлова сняла все без остатка, и деньги испарились без следа. Распечатка банковских операций по запросу следователя. Но даже это не самое страшное. На днях в суд района поступил иск от имени Алевтины Мишиной. В нем та просит выписать из ее квартиры дочь, которая много лет живет в другой стране, и лишить ее права собственности из-за «недолжного ухода». Она прилагает свое заявление в органы опеки, в котором просит назначить опекуном Валентину Перчикову. Так обнаружился нотариус, который уже светился в завещании Игнатьевой, а у него – готовая дарственная на квартиру Алевтины в пользу сиделки.
– Договаривай скорее, Гена, – взмолилась Надежда. – Только сначала посмотри на меня: я поседела за последние пятнадцать минут?
– Не очень, – терпеливо ответил Гена. – Но все будут предпринимать в срочном порядке еще по одной причине. Есть подозрение, что Игнатьева скончалась от передозировки сильных препаратов. А та картина, которую ты увидела в квартире Алевтины и описала, очень похожа именно на передоз. Потому вашу сиделку берут прямо сейчас, дочери сообщили через их посла, Алевтину везут на обследование, в квартире обыск на предмет всякой наркоты. Короче, не зря ты ночью так старательно стонала. Алевтине по всему оставалось жить недолго.
– Динка! – вскочила Надежда. – Я должна бежать за Динкой!
– Тебя не пустят. Сиди. Я договорился с участковым: когда все кончится, он позвонит. Ты заберешь собаку в его присутствии, он закроет квартиру, ключ передаст дочери или самой Алевтине, если та не скончается от такого поворота. Но если выживет, значит, у нее не сердце, а мотор. И пусть хоть спасибо тебе скажет.
– Вот чего мне от нее не нужно, – поджала губы Надя. – Она мне не нравится.
В течение следующего месяца Надежда обходила дом Алевтины, как территорию холерного барака. В ближайший магазин ходила самой дальней дорогой. Для прогулок с собаками выбирала новые и наиболее безлюдные места.
Ее задачей было все забыть, научиться не натыкаться мыслями и нервами на ту картину из квартиры Алевтины. Не держать в голове знание о том, что обычного, мирного, почти здорового человека на глазах у всего честного народа можно держать в плену, довести до состояния бессловесного раба, убивать долго, методично, садистским способом.
Отвечать на чьи-то вопросы, удовлетворять праздное любопытство – этого вы все не дождетесь.
Надя никогда не любила Алевтину, не считала даже хорошей знакомой, но вокруг полно тех, кто называл ее своей приятельницей, кто помнит, как она выходила замуж, как хоронила мужа, тех, кто лежал с ней в роддоме и знал ее дочь с пеленок. Не собираясь ни с кем объясняться ни по одному поводу, Надя не скрывала, что они все сразу стали ей противны. Да и дочь…
Нет, она ни в чем не виновата. Она просто такое не могла представить, она не жалела ни денег, ни доверия, чтобы ублажить сиделку, у нее бизнес, семья, маленький ребенок – и все очень далеко. И она, наконец, самая пострадавшая по деньгам. Счет матери – это то, что Инна на ее имя положила. И это много даже по американским представлениям. Но…
Это не объяснишь. Тот отчаянный взгляд – не взрослого, понимающего человека, а не выплывающего из вод младенца, – этот взгляд встретила Надя, а не дочь. И это все меняет. Она, эта чужая дочь неприятной знакомой Алевтины, никогда не испытает той боли сострадания, той паники бессилия и мук никому не слышного крика, через что пропустила свою душу Надя. Как сквозь мясорубку, пропустила. А без этого и говорить с ними всеми нечего.
Алевтина два раза позвонила ей – сначала из больницы, когда перевели из реанимации в обычную палату, затем из реабилитационного центра.
Говорила, что поправляется, спрашивала про Динку. Ничего не вспоминала, но она, скорее всего, и не помнила. Гена рассказал, что сиделка ее накачивала безумным количеством сильных препаратов, почти наркозом. От этого и приступы «волчьего голода».
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 47
