Посланец Тибета уехал под утро, день должен застать его уже далеко в степи.
— …Итак, бхайам двитийабхинивешатах сйат… А ведь прав посол! Вселился в него, в остзейского барона, генерал-лейтента Унгерна фон Штернберге-Пилькау монгольский бог войны Джинджин-Наойн, — Унгерн вспомнил семь пулевых отверстий в своем седле, в лошадиной збруе и насквозь через походные сумки. Последнее сражение с китайцами-гаминами. Прямо на их пулеметы он в конном строю повел свою дивизию — сам в желтом монгольском халате, золотой блеск русских генеральских погон на плечах, в руках — желтое знамя Истинной Веры. Джинджин-Наойн — Бог Войны. Сотни выпущенных, пулемётами торопливо выстроченных по нему пуль и даже не ранен.[9] А его конники в том бою потеряли многих…
Проводив тибетского посланника, барон вышел из палатки подышать ночным воздухом. Февральская ночь погрузила Монголию в сон. Хотя, кто знает, когда она просыпалась в последний раз и проснется ли вообще когда-нибудь. Пусть так, но он полюбил эту страну диких и простодушных кочевников. Как малые дети одинаково склонны они к добру и злу, часто не видя разницы, а потому не знают за собой вины. Знаменитый разбойник храбрец Джа-Лама однажды попытался одарить барона особо ценным подарком — выдубленной кожей, содранной с живого человека — попавшего в плен киргизского богатыря. Но соплеменники жестокого разбойника, даже умирая с голоду, одинокому путнику отдадут последнее. Яса — Великий Закон Монгольской Степи…
Как-то необычно для человека, волчьим манером, Унгерн шумно втянул воздух, пропуская через свое чрезвычайно развитое в многочисленных странствиях и скитаниях обоняние далекие, почти неуловимые запахи. Пока только горьковатый запах костров казаков его дивизии. Ночь. В чернеющую пустоту перевернутой чаши ночного неба взлетают искры костра и там, высоко над головой барона, превращаются в звезды. Бурятские шаманы верят — если чашу неба приподнять, то можно заглянуть в узкую щель между небом и краем земли…
Итак, решено — в поход на Ургу, столицу Внешней Монголии.[10] Короновать чудом спасенного из лап китайских революционеров хутухту Богдо-гэгэна — духовного правителя монголов, восстановить Срединную Империю, себя провозгласить пока князем-ваном, потом… потом видно будет! Пока у него только треть обещанного тибетцем могущества — сотканное из грив девяти белых жеребцов знамя Чингисхана. Силы слишком не равны. На одного казака его Азиатской дивизии — десять китайских солдат.[11] У Унгерна всего две пушки — революционеры-гамины окружили город многочисленными артиллерийскими батареями. Каждый дом — крепость, в окнах — пулеметы.
…Прошло несколько дней, Унгерн все размышляет. Да, теперь, пожалуй, самое время испытать судьбу. Пока удача ему сопутствует. Как оказалось, тибетцы умеют не только молиться. Бурят хорунжий Тубанов привел в дивизию сотню монахов-лам из буддистских монастырей-дацанов. Проливать кровь им нельзя — грех, даже жучков-паучков всяких осторожно убирают с дороги специальными щетками. Чтобы взять в руки винтовки пришлось ламам снять монашеские одежды, одеть подобие военной униформы, потом в присутствии учителя-гуру сложили с себя монашеские обеты и стали мирянами. На время пока идет война…[12] Не причинив вреда ошалевшим от неожиданности китайским солдатам, тибетцы средь бела дня пробрались в Ургу, похитили Богдо-гэгэна и вернули монголам живое воплощение Будды. Поставили его между двух всадников и так, на весу, в полете, стремительно умчали на священную гору Богдо-Ул в четырех верстах от столицы.
Сегодня первое испытание силы полученной от тибетского посла реликвии — ровно треть обещанной мощи и величия. Или хитрые монахи-ламы, эти коварные азиаты, решили еще раз испытать самого Унгерна? Его, воплотившего дух великого Чингис-хана — Потрясателя Вселенной!? Ну, что ж, он им покажет, увидят узкоглазые на его генеральских погонах божественный блеск славы — отраженное солнце, которое завтра взойдет на Востоке…
Утро, рассвет. Горят священные костры, гудят бубны, начинается вращение священного Колеса на горе Богдо-Ул. Барон, в полном генеральском облачении, в своем хорошо знакомом китайцам ярко желтом халате, совершенно один въезжает в притихшую, занятую врагом, Ургу. Молчат пушки и пулеметы. Застыли в оцепенении часовые, не сводя с Унгерна глаз. Они слышат свист Великих Арканов Страха монгольского бога войны Сульдэ, ёжатся от неприятного холодка обволакивающего сердце, но еще не догадываются что это.
Унгерн едет внезапно опустевшими улицами Урги. Никто не смеет стрелять, разглядывая русского барона через прицелы винтовок и пулеметов. Он останавливается у штаба китайских солдат-гаминов. Неряшливо одетый часовой, простой крестьянский парень, разинув от удивления рот, чешет затылок. Фуражка сползла на нос, винтовка на ремне стволом вниз.
— Как стоишь перед генералом, скотина! — рявкнул Унгерн и монгольской плеткой-ташуром лупит беднягу по голове и плечам. — Распустили вас, собаки! Никакой дисциплины! Революционеры, смутьяны чертовы!
Русский мат хорошо сочетается с немногими китайскими словами, которые знает Унгерн. Солдат, испуганно прикрыв руками голову, бросает пост и бежит к штабу.
— Доложи своему начальству, что наказан мной, бароном Унгерном, за разгильдяйство!
Всадник в желтом халате важно следует дальше. Все вокруг оцепенело и затаилось. Еще один поворот Колеса. Божество Шиндже — Повелитель Смерти медленно пробуждается ото сна. Последний раз, семьсот лет назад, его вот также тревожил Великий Чингис. Семьсот лет пролетели, как один день. Шиндже сладко потягивается, оживают пять оскаленных черепов вокруг его огромной головы. Ну и повеселится же он скоро! Пора размяться после долгого сна, проверить на прочность Великие Арканы этого бездельника Джинджин-Наойна…
Наконец экскурсия Унгерна во вражеский лагерь закончена.[13] Он опять среди своих воинов. Конная лава ощетинилась пиками, взметнулись в едином порыве тысячи клинков, излучая холодный блеск смерти. Злой степной ветер рвет из рук желтые стяги, но гордо реют над толпой свастика-суувастик и подкова — чингисовы знаки.
«Ху-у-ра! Ху-у-ра! Ура, ура! — древний боевой клич монголов сливается с русским. Вся Азиатская дивизия, прибывшие князья и нойоны восторженно приветствуют своего вернувшегося командира, теперь уже вождя. — Веди нас в бой, на Ургу! Смерть проклятым гаминам!».[14]
