Интроективная идентификация — это, напротив, бессознательный процесс, который дает почувствовать другого внутри себя или частью себя. Или почувствовать то, что чувствовал субъект со стороны объекта в раннем детстве. Короче говоря, проективная и интроективная идентификации связаны с состоянием симбиотической связи между субъектом и объектом, с состоянием взаимной зависимости.
Все это и приводит к той парадоксальной ситуации, когда «маленькая женщина» приписывает своему знакомцу совокупность отвратительных черт, а тот и сам начинает сомневаться: действительно ли я хорош? Так они и танцуют из года в год эту безумную кадриль.
Если же порассуждать о генезисе этого странного парного взаимодействия, то нет никакого сомнения, что в основе его лежат непроработанные параноидная и депрессивная тревоги, неспособность справиться со своими бессознательными младенческими фантазиями, неспособность устанавливать зрелые объектные отношения.
Все четыре рассказа сборника объединяет название одного из них — «Мастер пост-арта». С одной стороны, конечно, имеется в виду мастер искусства поста, голодания. С другой стороны, все рассказы объединяет некое отношение к искусству, причем, к постискусству. Искусство со времен античности и до XIX века занималось проблемой героического поступка, преступления и вины — проблемой Эдипа. В XX веке ситуация изменилась. У мастеров постискусства основой творчества стало страдание — разнообразные тревоги, несоответствие собственным фантазиям и неспособность жить в окружающем мире.
Глава 4. Защита неизвестного. Психоанализ рассказа Ф. Кафки «Нора»
Так и осталось неизвестно, кто же герой этого рассказа, роющий нору? Человек? Лис? Оборотень? Вомбат какой-нибудь? Назову его Неизвестный. Ясно одно: Неизвестный защищается. От кого? От врагов? От чудовищ? От себя? От своих фантазий? Попробуем разобраться.
Он защищается, подобно Лужину, и, думаю, этот роман Набокова, написанный в 1930 году, весьма вероятно, во многом навеян творчеством Кафки. Известно, что Набоков называл Кафку «родственной душой». А уж сродство романов «Процесс» и «Приглашение на казнь» вообще очевидно!
Сюжет рассказа очень прост: некое существо, Неизвестный (а повествование ведется от первого лица), роет нору, чтобы надежно укрыться. И вот на протяжении десятка страниц он (Оно?) преподробнейше рассказывает, как нора роется, какие трудности преодолеваются, и какие при этом приходят в голову мысли. Неизвестный живет в норе, почти не выползая наружу; питается он пойманными мелкими зверьками. Вспоминается и другой герой — теперь уже немецкой литературы — Жан-Батист Гринуй, Парфюмер из знаменитого романа Патрика Зюскинда. Он тоже семь лет провел в пещере на вершине горы, прячась от людей и их запахов и питаясь всякой пойманной дрянью.
Анализ рассказа, поскольку он ведется от первого лица, я попробую оформить следующим образом: буду последовательно выбирать наиболее заинтересовавшие меня как психоаналитика фрагменты текста и их комментировать.
Традиционно, начиная со знаменитого фрейдовского эссе «Достоевский и отцеубийство», культурологическо-психоаналитические изыскания имеют форму достаточно академичную и строгую. Я решил попробовать отойти от этой традиции — обратиться к игре в психоаналитика и пациента, чтобы придать изложению большую занимательность и драматизм. Удалось это или нет — не мне судить. Во всяком случае, если мои интерпретации покажутся скучными, то читатель сможет вознаградить себя за эту скуку, перечитывая фрагменты текстов Кафки (а может и вовсе читать одни лишь эти фрагменты). Если же вспомнить классические диалоги, то данная форма, наоборот, традиционна — достаточно обратиться к диалогам Платона. Кроме того, она, эта форма, хорошо позволяет, как мне представляется, следить за ходом мысли. Обычно в подобных исследованиях предлагаемый тезис аргументируется и иллюстрируется цитатами из анализируемого произведения. Я же, напротив, отталкиваясь от текста, от рассказа, стараюсь подвести собеседника (и читателя) к интерпретациям, как это делают клинические психоаналитики, работая с пациентами. Еще один плюс: она (форма) дает возможность пользоваться живым разговорным языком, адекватным языку рассказа. Ну и, что тоже немаловажно, если эту книгу вдруг прочитает практикующий психоаналитик, то изложение в данной форме может чем-то помочь ему в его нелегкой работе. Талантливый писатель, писатель гениальный (Франц Кафка, конечно, — не я), потому и востребован, что продукт его творчества универсален, соответствует чаяниям публики, он обладает качеством «художественной антиципации», если воспользоваться термином Хайнца Когута, основателя «психологии самости». Также универсально и содержание его, писателя, бессознательного, глубин его психики. Поэтому, исследуя это бессознательное, истолковывая его, можно делать довольно широкие обобщения. Я, по крайней мере, читая работы по культурологическому анализу, делал. И наконец, такая форма просто привычна и удобна для меня, ибо именно в таком виде я обычно делаю записи клинических случаев (если делаю).
Итак, начнем.
Неизвестный (в дальнейшем — Н): Я обзавелся норой, и, кажется, получилось удачно. Снаружи видно только большое отверстие, но оно в действительности никуда не ведет: сделаешь несколько шагов — и перед тобой стена из песчаника[86].
Аналитик (в дальнейшем — А): Нора — это универсальный символ вагины и материнского лона. Таким образом, Неизвестный символически вернулся в материнское лоно, что считает большой удачей, так как он спрятался от страшного окружающего мира. Так маленький Лужин, не желая идти в гимназию, убежал и спрятался в загородном дачном доме.
Н: Но ошибется тот, кто решит, будто я труслив и только из трусости обзавелся этим жильем[87].
А: Действительно, тут нельзя говорить о трусости в бытовом смысле. Речь идет о сильнейшей параноидной тревоге, что мы увидим в дальнейшем.
Н: …и даже сейчас, когда моя жизнь достигла своего зенита, у меня не бывает ни одного вполне спокойного часа; там, в этой точке, среди темного мха, я смертен, и в моих снах я частенько вижу, как вокруг нее неустанно что-то вынюхивает чья-то похотливая морда[88].
А: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу».
Сновидение, как известно даже детям, — «королевская дорога в Бессознательное». А повторяющееся сновидение особенно. Кто эта «похотливая морда»? И что она вынюхивает? Возможно, в этих снах отражается страх перед женщиной, страх перед вагиной, которая может сожрать, поглотить, если раньше могла родить.
Н: …именно осторожность требует, чтобы для меня всегда был открыт путь к бегству, и чтобы я рисковал жизнью, а это, увы, бывает очень часто. Для всего здесь нужны очень сложные расчеты, и подчас радости гибкого ума являются единственным побуждением, чтобы продолжать эти расчеты. Я должен иметь возможность немедленно бежать; разве, несмотря на всю мою бдительность, я гарантирован от нападения с совершенно неожиданной стороны? Мирно живу я в самой глубине своего дома, а тем временем противник откуда-нибудь медленно и неслышно роет ход ко мне[89].
