Книга Я признаюсь - Анна Гавальда

Однажды ему оказалось не по силам самостоятельно забраться в кабину. Он даже пытаться не стал. Просто сел у подножки и ждал, пока я подойду. «Эй, – сказал я ему, – давай-ка пошевеливайся, папаша». Он так на меня посмотрел, что я опустил голову. Я поднял его, и он улегся на своем месте как ни в чем не бывало, но я в тот день заглох, трогаясь с места.

В комнате ожидания, кроме нас, никого. Я держу его крепко, стараясь при этом не сильно сжимать, от этого у меня начинает ныть плечо. Я подхожу к окну, чтобы он мог видеть улицу, и даже тут, даже теперь, вижу, что это его интересует.

Тот еще сплетник…

Подбородком я глажу его по голове и тихо ему говорю:

– Как же я буду теперь без тебя, а? Как же я буду?

Он закрывает глаза.

Перед тем как приехать сюда, я позвонил своему шефу. Сказал, что к выезду опоздаю, но пусть не волнуется, я нагоню. Я всегда справляюсь. Это не впервой, так что он это знает.

– А в чем дело?

– Неприятность у меня, мсье Рико.

– По крайней мере, не с машиной?

– Нет-нет, с моим псом.

– Что он еще натворил, этот барбос? Застрял в собственной миске?

– Да нет, не то чтобы, просто… Мне надо отвезти его к ветеринару, потому что все кончено.

– Что кончено?

– Его жизнь. А они открываются только в девять, ну и еще какое-то время потребуется на все это, так что на склад я опоздаю. Собственно, поэтому я и звоню.

– Ох, черт. Слушай, Жанно, сочувствую. Мы все его любили, этого твоего пса. Что с ним случилось?

– Ничего. С ним ничего не случилось. Просто старость.

– Вот ведь черт. Опять тебе досталось. Сколько ты уже с ним ездишь?

– Да целую вечность.

– А что у тебя на сегодня по графику?

– «Гаронор».

– Чего там? Барахло для «Дере»?

– Да.

– Послушай, Жанно, знаешь что? Возьми отгул, правда. Мы справимся без тебя.

– Не справитесь. Малой в отпуске, а Жерар на переподготовке – права восстанавливает.

– А, ну да… Правда… И все же выкрутимся как-нибудь, давай. Я сам за тебя выйду. Разомнусь немного. Уж тыщу лет как не ездил, а все равно уверен, что руки у меня откуда надо растут и с баранкой справятся!

– Вы уверены?

– Да, конечно, не беспокойся. Бери отгул, говорю тебе.

В сентябре прошлого года, когда перекрывали дороги, и бастовали, и приходилось нелегко, на меня наехали за то, что я не захотел присоединиться к остальным. Спросили, нравится ли мне сосать у шефа. Помню, это Вальдек сказал, и до сих пор я часто вспоминаю эту фразу. Я не захотел ехать с ними. Не захотел, чтобы жена на всю ночь осталась одна, да и, по правде говоря, не верил я в эту затею. Все было кончено. Слишком поздно. Я им говорил, этим своим коллегам, что у старика Рико положение не лучше нашего и что я не собираюсь участвовать в этой их клоунаде у терминалов на платной трассе, пока ребята из транспортных корпораций, из «Жеодис» или «Мори», забирают наших клиентов. К тому же, и я говорю то, что думаю, я всегда с уважением к нему относился, он нормальный мужик. Как владелец он всегда поступал корректно. Даже сегодня, в этой истории с моим псом, которому пришла пора умирать, он повел себя достойно.

Я говорю «мой пес», потому что имени у него не было, иначе, конечно, я говорил бы о нем по-другому. Имени не было, чтобы меньше его любить, но потом это, как всегда, не сработало, и в конце концов я все-таки попался.

Я подобрал его как-то ночью в самый разгар августа, когда возвращался из Орлеана. Это случилось на автодороге N20, на подъезде к Этампу.

Я не хотел жить.

Людовик покинул нас за несколько месяцев до этого, и если я все еще ездил по этой земле, продолжая заниматься перевозкой материалов и запчастей, то лишь потому, что, по моим расчетам, мне надо было вкалывать еще восемь лет, чтобы моя жена смогла получить относительно приличную пенсию.

В то время моя кабина была моей тюрьмой. Я даже купил себе маленький календарь, в котором дни отрывались один за другим, чтобы добиться ясности в своей голове: восемь лет, твердил я сам себе, восемь лет.

Две тысячи девятьсот двадцать дней, и прощай, работа.

Я больше не слушал радио, никого не подвозил, потерял вкус к болтовне, а когда возвращался домой, то сразу включал телик. Что до жены, так она к тому времени уже спала. Надо сказать, она принимала тогда много пилюль.

Я курил.

Я курил по две пачки «Голуаз» в день и думал о своем умершем сыне.

Я практически перестал спать, оставлял недоеденными свои обеды, выбрасывал еду и… и хотел, чтобы все кончилось. Или же чтобы все началось заново. Чтобы поступить по-другому. Чтобы его мать меньше страдала. Чтобы она наконец оставила в покое эти свои чертовы швабры. Я хотел вернуться в тот момент, когда она еще могла бы от нас уйти. Я так сильно сжимал зубы, что однажды вечером сломал из-за этого зуб.

Доктор, к которому на работе меня заставили пойти, чтобы он прописал мне антидепрессанты (Рико опасался, что я сделаю какую-нибудь глупость в одном из принадлежащих ему грузовиков), сказал мне, когда я одевался:

– Послушайте, я не знаю точно, что именно вас убьет. Не знаю, будет ли это горе, сигареты или же то, как вы питаетесь вот уже несколько месяцев, но с уверенностью могу сказать, что если вы будете продолжать в том же духе, то можете не сомневаться, мсье Монати, можете быть спокойны: долго вы не протянете.

Я тогда ничего ему не ответил. Мне от него нужна была эта справка для Дани, нашей секретарши, так что я дал ему выговориться, а после ушел. Я купил лекарства, которые он мне выписал, чтобы с социальной и медицинской страховкой все было в порядке, а потом выкинул их в помойку.