И братья Гварди, и Каналетто полюбили его. И когда Симеон Уоллес прибыл в Венецию, он неизбежно должен был встретиться с Николетто Манином.
Но Симеон Уоллес приехал не один, он привез с собой свою дочь Элизабет.
Элизабет Уоллес была красива очень по-английски. Светловолосая, с яркими голубыми глазами и необыкновенно обаятельная, эта девушка очаровывала всех, кто с ней знакомился. Николетто Манин не стал исключением.
Не прошло и месяца после их встречи, как он обратился к Большому Совету за разрешением жениться на ней.
Несмотря на поддержку его отца, который понимал, как много это значит для сына, Совет отклонил прошение. Николетто сказали, что они не видят никаких особых причин, по которым им следует разрешить брак патриция с иностранкой без всяких благородных связей.
Николетто умолял. Он уговаривал каждого сенатора по отдельности, но они остались непреклонны.
На тот момент в высшем обществе Венеции существовала определенная тенденция против введения простых людей во дворянство. Да и Николетто своими откровенными статьями, конечно же, не покорил сердца тех, кого критиковал.
Когда Симеон Уоллес решил оставить Венецию и забрать с собой дочь, Николетто уехал вместе с ними.
Они с Элизабет поженились в Лондоне, и поскольку английское общество не столь непреклонно, как венецианское, то вскоре они нашли себя в очаровательном и интеллектуальном кругу, и Николетто смог возвыситься как живописец.
Тесть представил его английским художникам, и молодого венецианца сразу покорил стиль Ричарда Косуэя, особенно его миниатюры.
Николетто не пытался стать великим мастером, но сосредоточился на написании миниатюр и делал это настолько хорошо и настолько лестно, что все хотели иметь его работы.
Наконец, королева заказала ему написать портреты своих детей, и Николетто стал модным.
Они с Элизабет не были богаты, но жили безбедно и, что важнее, будучи умными, образованными и веселыми людьми, они словно притягивали в свой дом людей схожих интересов и ума.
Знаменитый драматург Ричард Бринсли Шеридан, выдающийся политик Чарлз Джеймс Фокс и близкие друзья молодого принца Уэльского часто собирались в студии Николетто Манина, засиживаясь за разговорами до раннего утра.
Бот так Катерина и выросла, находя беседу интереснее танцев, остроумие занимательнее комплиментов, а построение фразы таким же чарующим, как новое платье или дорогая лента для волос.
— Папа, бывало, говорил, что остроумное слово подобно сверкающему драгоценному камню и гораздо больше красит женщину.
По мере того как Катерина продолжала рассказ, герцог узнал, что за трагедия коснулась ее жизни. Сначала умерла ее мать от затяжной болезни, которую доктора не смогли определить, а минувшей зимой скончался от простуды ее отец.
Когда девушка осталась сиротой, один из друзей отца связался с венецианским послом в Лондоне, и тот помог отправить ее к деду, избранному дожем Венеции два года назад.
В голубых глазах Катерины заблестели слезы, когда она вспоминала, как ей не хотелось расставаться с Лондоном. Но письма из Венеции велели ей ехать немедленно, и она пустилась в путь на корабле под венецианским флагом.
Катерина замолчала. «Вид у герцога не слишком то сочувственный», — с отчаянием подумала она.
— Продолжайте, — спокойно сказал англичанин. — Теперь я начинаю понимать, почему вашему деду было трудно найти вам жениха.
— Папа, конечно, не только сам лишился своего дворянского звания, но и своих детей лишил права войти в высшее общество, — сказала Катерина. — Когда я приехала в Венецию и стала жить во дворце со своим дедушкой, мне совершенно ясно дали это понять. А еще я поняла, что никому из моих родственников я не нужна.
Ее голос задрожал.
— Все были слишком заняты собственной жизнью и не имели времени для какой-то девчонки, которую никогда прежде не видели, и чей отец совершил мезальянс, — ужасный, по мнению моей бабушки, догарессы.
— Она была не рада вам? — спросил герцог.
— Она так и не простила своего сына и, думаю, пыталась забыть его, — ответила Катерина. — Я стала неудобным напоминанием о том, что он сделал и как запятнал честь семьи. Как и дедушка, она сочла, что лучше всего выдать меня замуж как можно скорее.
— И вы согласились с этим?
— Что еще… я могла сделать?
В ее юном голосе проскользнуло что-то беспомощное, но герцог заставил себя забыть о жалости.
— Все же дедушка нашел вам жениха, — решительно заметил он.
— Да, маркиз Соранцо согласился жениться на мне, — подтвердила девушка. — Но я уже говорила вам, что он старик, ему почти шестьдесят лет, и он уже имел двух жен! Когда дедушка сказал мне о нем, я пришла в ужас. Я умоляла не принуждать меня к такому гибельному браку, но дедушка и слушать не хотел.
Потом Катерина рассказала герцогу, как пошла в библиотеку и нашла те слова во французской книге, которые произвели на нее такое сильное впечатление.
— Они заставили меня… почувствовать, — медленно сказала она, — что я могу… бороться, что я могу как-то избавиться… от этого брака. Я подумала, может, попробовать уговорить старика сказать дедушке, что он… ошибся и хочет взять назад свое предложение.
Девушка вздохнула.
— Я знаю, это было очень наивно с моей стороны; маркиз ни за что не согласился бы на такое! Это было бы оскорблением дожу после того, как он уже дал слово.
Помолчав, она через силу продолжила:
— Я вернулась в свою спальню. Моя горничная волновалась, потому что мне давно пора было одеваться! Я надела то платье из белой и серебряной парчи, которое выбрана для меня моя тетя, а потом Свадебную корону. Посыльный прибыл с подарками от моего будущего… мужа.
— Уверен, они были великолепны, — сухо сказал герцог.
— Думаю, обе его… жены носили их, — ответила Катерина, — потому что тетя все восклицала, как она восхищалась ими… раньше.
Затем Катерина описана помолвку, которая происходила в Зале Большого Совета.
Этот зал, восстановленный в семнадцатом веке после Великого Пожара, вмещал сотни гостей. Именно там дож давал торжественные обеды для приезжих королей и знаменитостей.
Тем вечером в зале собрались личные друзья и родственники дожа и догарессы, чтобы отпраздновать помолвку их внучки.
На столах стояла золотая посуда, золотые украшения и огромные золотые канделябры. Двести гостей сели обедать, тогда как остальные, менее важные, были приглашены на более позднее время. Обед состоял из двенадцати перемен, и каждая перемена вносилась в зал под звуки гобоя, скрипки и клавесина. Пока гости ели, играл оркестр, и теноры пели арии из последних оперетт.
Дож облачился в торжественную пурпурную мантию, а маркиз был великолепен в сюртуке из расшитого бархата. Сюртук, немного старомодный, но очень искусно сделанный, весь сверкал от драгоценных камней на золотом шитье.
